Это были те самые слова, которые он произнес, когда я стал свидетелем его разговора с моей женой на тропинке. Похоже, ему они тоже показались знакомыми, поскольку вид у него сделался сконфуженный и озадаченный. Заметив это, я поспешил повернуть его размышления в другую сторону. Внезапно прекратив смеяться, я напустил на себя серьезный и озабоченный вид и сказал:
– Нет-нет! Понимаю, что этот предмет слишком важен для вас, чтобы с ним шутить, – простите мне мой легкомысленный тон! Заверяю вас, мой дорогой Феррари, что стану присматривать за вашей дамой с ревнивым усердием брата – притом старшего брата, а посему способного представлять собой образец благопристойности. Хотя должен откровенно признаться, что не очень-то подхожу для подобной задачи, которая мне не совсем по вкусу. И все же я сделаю все, чтобы вам угодить и чтобы вы смогли уехать из Неаполя со спокойным сердцем. Обещаю вам… – Тут я взял его руку и крепко ее пожал. – Обещаю, что оправдаю ваше доверие с той же верностью и преданностью, какие вы столь благородно проявили по отношению к вашему покойному другу Фабио! История не могла бы привести мне лучшего примера!
Он вздрогнул, будто его ужалили, вся кровь до последней капли отхлынула от его лица, сделав его мертвенно-бледным. Он посмотрел на меня с удивлением и сомнением во взгляде, однако я разыграл такое дружелюбие и откровенность, что он подавил готовые сорваться с губ слова и, взяв себя в руки усилием воли, коротко сказал:
– Благодарю вас! Я знал, что могу положиться на вашу честь.
– Можете! – решительно произнес я. – Так же, как полагаетесь на свою!
Он снова вздрогнул, словно его хлестнули невидимым кнутом. Отпуская его руку, я с напускным сожалением спросил:
– И когда вы должны нас покинуть, дорогой мой?
– К несчастью, немедленно, – ответил он. – Я выезжаю завтра первым утренним поездом.
– Что же, я рад, что вовремя узнал об этом, – сказал я, взглянув на письменный стол, заваленный неотправленными визитными карточками и сметами от оформителей и устроителей балов. – Я и думать забуду о развлечениях, пока вы не вернетесь.
Он посмотрел на меня с благодарностью.
– Правда? Очень любезно с вашей стороны, однако было бы жаль расстраивать ваши планы…
– Ни слова больше об этом, друг мой, – весело прервал его я. – Все может подождать до вашего возвращения. К тому же я уверен, что вы предпочли бы думать, что графиня станет жить в некотором уединении во время вашего вынужденного отсутствия…
– Мне бы не хотелось, чтобы она скучала! – с жаром воскликнул он.
– О нет! – ответил я, чуть улыбнувшись его глупости: словно она, Нина, позволит себе заскучать! – Я об этом позабочусь. Небольшие развлечения вроде нечастых поездок и тихих музыкальных вечеров для избранных! Я все понимаю – предоставьте это мне! Но танцы, ужины и прочие увеселения подождут до вашего возвращения.
Его глаза радостно сверкнули. Он был очень польщен и доволен.
– Вы необычайно добры ко мне, граф! – серьезным тоном произнес он. – Я никогда не смогу вас отблагодарить должным образом.
– Когда-нибудь я потребую доказательств вашей благодарности, – ответил я. – А теперь не пора ли вам собираться в дорогу? Завтра наступит скоро. Утром я приду вас проводить.
Получив эти уверения как очередное подтверждение нашей дружбы, он ушел. В тот день я его больше не видел. Легко догадаться, где он был! У моей жены, конечно же! Несомненно, связывая ее самыми торжественными клятвами, которые только мог придумать, чтобы она была ему верна – так же верна, как была неверна мне. Я воображал, как он сжимает ее в своих объятиях, в пылу страсти покрывает ее поцелуями, умоляя ее хранить ему верность день и ночь, пока он не вернется к ее сладостным ласкам! Я холодно улыбнулся, когда эта сияющая картина предстала перед моим внутренним взором. Ах, Гвидо! Целуй ее и ласкай, как душа пожелает, – ведь это в последний раз! Больше никогда чарующий взгляд не обратится на тебя в страхе или с симпатией, никогда больше это нежное тело не будет покоиться в твоих жарких объятиях, никогда больше твои поцелуи не станут обжигать изящно изогнутые губы – никогда, никогда больше! Твое время истекло – настали последние недолгие мгновения твоих греховных утех, так получи же от них все! Тебе никто не помешает! Испей последнюю каплю сладкого вина – моя рука не оторвет чашу от твоих губ в эту последнюю ночь твоей любви! Предатель, лжец и лицемер! Спеши насладиться счастьем то недолгое время, что тебе отпущено, закрой дверь плотнее, дабы чистые белые звезды не увидели твой любовный экстаз! Но дай ароматическим светильникам пролить свой мягкий искусственный блеск на всю ту сияющую красоту, которая разрушила твою чувственную душу и на которую тебе позволено взглянуть в последний раз! И пусть звучит музыка, музыка ее голоса, шепчущего тебе на ухо чарующую ложь! Она будет верна, говорит она. Ты должен ей верить, как верил я, и, веря ей вот так, расстанься с ней неторопливо и нежно, как ты желаешь. Расстанься с ней – навсегда!
Глава 17
На следующее утро, как мы и договорились, я встретил Феррари на вокзале. Лицо у него было бледное и осунувшееся, однако, увидев меня, он немного воодушевился. Он на удивление раздраженно и сварливо переругивался с носильщиками, таскавшими его багаж, спорил с ними упрямо и настойчиво, словно глухая старуха. Нервы у него явно были расстроены и напряжены, и все с облегчением вздохнули, когда он наконец вошел в свое купе. В руке он держал завернутый в желтую бумагу томик. Я спросил у него, интересная ли книга, на что он равнодушно ответил:
– Право, не знаю, только что купил. Очередная вещь Виктора Гюго. – Он показал мне титульный лист.
– «Последний день приговоренного к смерти», – медленно и отчетливо прочел я вслух. – А и в самом деле. Обязательно прочитайте. Очень занимательно.
Поезд почти было тронулся, когда он высунулся из окна и знаком попросил меня подойти.
– Помните! – прошептал он. – Я вверяю вам заботу о ней!
– Ничего не бойтесь! – ответил я. – Сделаю все, что в моих силах, чтобы заменить вас!
Он улыбнулся слабой смущенной улыбкой и пожал мне руку. Это были последние сказанные нами слова, поскольку поезд издал прощальный гудок, тронулся с места и уже через минуту быстро исчез из виду. Я остался один, один и с полной свободой действий: теперь я мог поступить со своей женой так, как мне заблагорассудится. Я мог бы даже убить ее, если бы захотел, – и никто бы мне не помешал. Я мог бы приехать к ней тем же вечером, объявить, кто я такой, обвинить ее в неверности и убить ударом ножа в сердце! Любой итальянский суд присяжных отыскал бы для меня смягчающие обстоятельства. Но зачем? Зачем мне попадать под обвинение в убийстве, пусть даже ради правого дела? Нет! Мой изначальный план был идеален, и мне нужно терпеливо следовать ему, хоть это и было нелегко. Пока я размышлял подобным образом, шагая от вокзала к дому, меня вдруг поразило неожиданное появление моего камердинера, который внезапно вырос передо мной будто из-под земли. Задыхаясь от бега, он вручил мне записку с пометкой «Чрезвычайно срочно». Она была от моей жены, и в ней содержалась всего одна строка:
