– Он уже не жилец, – заметил он коротко и холодно. – Лучше ступайте в обитель, чтобы монахи унесли его тело.
– Что?! – вскричал я. – Вы даже не попытаетесь его спасти?
Француз поклонился с насмешливой учтивостью.
– Прошу прощения, мсье! Мое здоровье подвергнется серьезной опасности, если я прикоснусь к умершему от холеры. Позвольте пожелать вам всего хорошего!
И он исчез, захлопнув дверь у меня перед носом. Я страшно рассердился, и хотя от жары и зловония раскаленных улиц у меня закружилась голова, я напрочь забыл об угрожавшей мне опасности и продолжал стоять в охваченном холерой городе, размышляя, как найти помощь. Участливый низкий голос спросил у меня над ухом:
– Вам нужна помощь, сын мой?
Я поднял взгляд. Рядом со мной стоял высокий монах, капюшон его сутаны почти закрывал бледное, но волевое лицо. Это был один из тех героев, кто во имя Христа в то ужасное время откликался на призывы о помощи и бесстрашно противостоял мору там, где безбожные хвастуны-горлопаны разбегались в разные стороны, словно перепуганные зайцы, при первых же признаках опасности. Я почтительно поздоровался с ним и изложил свое дело.
– Я сейчас же туда отправлюсь, – произнес он, и в его голосе прозвучала жалость. – Однако я опасаюсь худшего. У меня есть с собой лекарства, возможно, я еще успею.
– Я пойду с вами, – нетерпеливо сказал я. – Даже собаку нельзя бросить умирать без помощи, а уж тем более бедного мальчишку, у которого, кажется, и друзей-то нет.
Монах внимательно взглянул на меня, когда мы вместе зашагали вперед.
– Вы живете не в Неаполе? – спросил он.
Я представился, моя фамилия оказалась ему знакома, после этого я описал ему расположение своей виллы.
– На вершине холма мы находимся в добром здравии, – добавил я. – Мне непонятна паника, охватившая город. Подобная трусость лишь способствует разгулу холеры.
– Конечно же! – спокойно ответил он. – Но что поделать? Здешние жители любят удовольствия. Их сердца целиком принадлежат мирской жизни. Когда в их рядах появляется неизбежная для всех смерть, они становятся похожими на младенцев, пугающихся темных теней. Вера как таковая… – тут он глубоко вздохнул, – …никак их не сдерживает.
– Но вы, святой отец… – начал я и внезапно остановился, почувствовав резкую пульсирующую боль в висках.
– Я, – мрачно ответил он, – есть слуга Христа. И посему холера никак меня не страшит. Недостойный вроде меня по призванию Всевышнего Владыки готов – нет, желает – взглянуть в глаза всем смертям.
Он говорил твердым тоном, однако без высокомерия. Я смотрел на него с восхищением и собирался было ответить, как вдруг ощутил внезапный приступ головокружения. Я ухватился за его руку, чтобы не упасть. Улица раскачивалась под ногами, как корабль во время шторма, а небеса закружились во всполохах голубого пламени. Приступ медленно проходил, и я услышал голос монаха, будто бы издалека спрашивавшего меня, что случилось. Я заставил себя улыбнуться.
– По-моему, это все из-за жары, – ответил я вяло, словно дряхлый старик. – Слабость какая-то, и голова кружится. Лучше оставьте меня здесь и займитесь мальчиком. О господи!
Последние слова вырвались у меня вместе с мучительным криком. Ноги отказались держать меня, и тело мое пронзила боль, холодная и горькая, словно его нанизали на ледяную сталь, заставившая меня, подергиваясь, опуститься на тротуар. Высокий и жилистый монах без колебаний подхватил меня и наполовину занес, наполовину втащил в какой-то трактир или подобное заведение для бедных. Там он положил меня на деревянную скамью и позвал хозяина, человека, который, казалось, его хорошо знал. Хотя я и испытывал острую боль, но оставался в сознании, видел и слышал все происходившее.
– Хорошенько о нем позаботься, Пьетро! Это богатый граф Фабио Романи. Твои старания будут вознаграждены. А я вернусь в течение часа.
– Граф Романи! Пресвятая Дева! Он подхватил холеру!
– Глупец! – с жаром воскликнул монах. – Как ты можешь это знать? Солнечный удар вовсе не холера, ты, трус! Присмотри за ним, или же, клянусь ключами святого Петра, тебе не найдется места в раю!
От такой угрозы трясущийся владелец заведения пришел в ужас и покорно подошел ко мне с подушками, подложив мне их под голову. Между тем монах поднес к моим губам стакан с какой-то лекарственной микстурой, которую я машинально проглотил.
– Отдохните здесь, сын мой, – обратился он ко мне успокаивающим тоном. – Это хорошие люди. Я же поспешу к мальчику, которому вы искали помощи, и меньше чем через час снова вернусь к вам.
Я взял его за руку, стараясь удержать.
– Постойте, – слабо пробормотал я. – Дайте мне услышать худшее. Это холера?
– Надеюсь, нет! – сочувственно ответил он. – А если бы и она? Вы молоды и достаточно сильны, чтобы бесстрашно ее побороть.
– Я не боюсь, – сказал я. – Но, святой отец, обещайте мне – ни слова о болезни моей жене! Поклянитесь! Даже если я буду без сознания или умру, поклянитесь, что меня не отнесут на виллу. Поклянитесь! Я не успокоюсь, пока не услышу вашего обещания.
– Торжественно вам в этом клянусь, сын мой, – размеренно ответил он. – Во имя всего святого я исполню ваше пожелание.
Я ощутил величайшее облегчение – безопасность тех, кого я любил, была обеспечена – и поблагодарил его безмолвным жестом: я слишком ослаб, чтобы что-то сказать. Он исчез, а сознание мое погрузилось в хаос странных и причудливых картин. Постараюсь воскресить в памяти эти видения. Я явственно вижу обстановку помещения, где лежу. Вот робкий хозяин заведения, он перетирает стаканы и бутылки, изредка бросая на меня испуганные взгляды. Группки людей заглядывают в дверь и, увидев меня, спешат прочь. Я наблюдаю все это, сознавая, где нахожусь, и в то же время взбираюсь по крутым склонам альпийского ущелья. Под ногами у меня холодный снег, и я слышу рев тысяч сходящих лавин. Алое облако плывет над вершиной белого ледника, оно распадается на части, и в его ярко светящемся центре на меня глядит улыбающееся лицо!
– Нина! Любовь моя, жена моя, душа моя! – громко кричу я.
Я тяну к ней руки, сжимаю ее в объятиях – и… Это проныра трактирщик липко обнимает меня! Я яростно отталкиваю его, задыхаясь.
– Дурак! – кричу я ему в ухо. – Пусти меня к ней, к ее губам, созданным для поцелуев, пусти!
Подходит еще один мужчина и хватает меня, вдвоем с хозяином они силой укладывают мою голову на подушки. Они наваливаются на меня, и жуткая слабость вкупе с невероятной усталостью лишают меня последних сил. Я перестаю сопротивляться. Пьетро и его помощник смотрят на меня.
– Он умер! – перешептываются они.
Я слышу их и улыбаюсь. Умер! Только не я! Палящие солнечные лучи струятся сквозь открытую дверь заведения, страдающие от жажды мухи жужжат настойчиво и громко, какие-то голоса поют «Фею Амальфи»
[1], и я даже разбираю слова.
