Он медленно снял руки с моих плеч, и лицо его исказилось легкой гримасой боли.
– Опять Фабио! Его имя и воспоминания о нем меня преследуют! Я говорил вам, что он был глупцом, и частью его глупости была чрезмерная любовь ко мне… возможно. Вы знаете, что в последнее время я очень много думал о нем?
– В самом деле? – Тут я сделал вид, что поправляю в петлице звездообразную камелию. – Почему?
Его обычно дерзкий взгляд сделался серьезным и задумчивым.
– Я видел, как умирал мой дядя, – тихо продолжил он. – Он был стариком, сил у него оставалось очень мало… И все же он вел беспощадную битву со смертью… беспощадную! Я как сейчас его вижу… его перекошенное желтое лицо… его скрюченные пальцы… его изогнутые, как клешни, ладони, цепляющиеся за воздух… потом жутко отвисшую челюсть… вытаращенные остекленевшие глаза… уфф! Меня от этого тошнило!
– Ну же, ну же! – успокаивающе проговорил я, по-прежнему возясь с петлицей и втайне гадая, какое же новое чувство обуяло ветреную натуру моей жертвы. – Несомненно, зрелище это было угнетающее, однако не стоит так уж изводить себя сожалениями… Он ведь был старик, и, хоть и не следует повторять банальную истину, все мы когда-то должны умереть.
– Сожалениями?! – воскликнул Феррари, говоря скорее с самим собой, нежели со мной. – Да я обрадовался! Он был старый пройдоха, глубоко увязший во всех пороках общества. Нет, я ни о чем не сожалел, вот только когда наблюдал за его неистовой борьбой за каждый вздох, я подумал… сам не знаю почему… о Фабио.
Глубоко потрясенный, однако скрывая это потрясение за маской безразличия, я засмеялся.
– Честное слово, Феррари… Простите меня за эти слова, но воздух Рима, похоже, вызвал у вас помутнение рассудка! Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.
Он тяжело вздохнул.
– Неудивительно! Я и сам себя едва понимаю. Но если старику было так тяжело уходить из жизни, то каково же было Фабио! Мы с ним вместе учились, мы, бывало, ходили обнявшись, словно школьницы, он был молод и полон жизни, к тому же физически сильнее меня. Наверное, он боролся за жизнь, до предела напрягая все силы. – Он умолк и содрогнулся. – Господи Боже! Мы должны умереть более легкой смертью! Это же очень страшно!
Меня охватила жалость пополам с отвращением. Он не только предатель, но еще и трус? Я легонько взял его за руку.
– Простите меня, мой юный друг, если я вам прямо скажу, что ваш мрачный разговор немного меня утомил. Я не могу его воспринимать как подобающую прелюдию к ужину! И позвольте вам напомнить, что вам еще нужно переодеться.
Легкая ирония в моем голосе заставила его поднять глаза и улыбнуться. Лицо его прояснилось, он провел рукой по лбу, словно отбрасывал неприятные мысли.
– Полагаю, я перенервничал, – с полуулыбкой сказал он. – В последние несколько часов меня мучают мрачные раздумья и предчувствия.
– Неудивительно! – рассеянно заметил я. – После такого зрелища, что вы описали, предавшись воспоминаниям. Вечный город напоен неприятными ароматами могил. Стряхните с ваших ног прах цезарей и наслаждайтесь жизнью, пока она продолжается!
– Прекрасный совет! – с улыбкой согласился он. – И ему нетрудно будет последовать. Теперь пойду переоденусь к празднику. Вы позволите?
Я позвонил в колокольчик, вызвал Винченцо и велел ему поступить в распоряжение синьора Феррари. Гвидо вышел, сопровождаемый им, кивнув и рассмеявшись на прощание. Я с какой-то странной жалостью смотрел ему вслед. Это чувство возникло во мне впервые с того часа, как я узнал о его предательстве. Его воспоминания о том, как мы вместе учились, когда мы, как он выразился, «ходили обнявшись, словно школьницы», тронули меня гораздо сильнее, чем я готов был признать. Верно, тогда мы были счастливы – два беззаботных юноши, и весь мир лежал у наших ног, словно нехоженая тропа. Тогда она еще не омрачила наше искреннее доверие. Она еще не явилась ко мне со своим ангельско-лживым личиком, чтобы превратить меня в слепого и страстно обожавшего ее безумца, а из него сделать лжеца и лицемера. Это целиком ее вина, она виновна во всех унижениях и ужасах. Она стала проклятием для нас обоих и заслужила самое тяжкое наказание – и она его получит. Но, Господи, если бы мы только никогда ее не видели! Ее красота, словно меч, перерубила связывавшие нас узы дружбы, которая, если и вправду существует между мужчинами, куда лучше и благороднее, чем любовь женщины. Однако теперь все сожаления сделались бесполезными: зло свершилось, и исправить уже ничего нельзя. Времени на раздумья у меня почти не оставалось: каждая ушедшая в прошлое секунда приближала меня к развязке, которую я спланировал и предвкушал.
Глава 23
Приблизительно без четверти восемь начали съезжаться гости, и один за другим собрались все, кроме двух – братьев Респетти. Пока мы их ожидали, появился Феррари в вечернем костюме, вошедший с видом красавца, сознающего, что выглядит как никогда хорошо. Я с готовностью признал его очаровательную манеру себя вести: разве я сам в прежние счастливые и сумасбродные времена не поддавался его обаянию? Все собравшиеся господа, многие из которых принадлежали к числу его близких друзей, восторженно его поприветствовали и поздравили с возвращением в Неаполь. Все они горячо его обнимали, что свойственно итальянцам, за исключением величественного герцога Марины, который лишь вежливо поклонился и справился о некоторых знатных семействах, приехавших в Рим на зимний светский сезон.
Феррари со своей обычной легкостью, изяществом и непринужденностью отвечал на его вопросы, когда мне принесли записку с пометкой «Срочно». В ней содержались многословные и витиевато изложенные извинения Карло Респетти, который глубоко сожалел, что непредвиденно возникшие неотложные дела лишили его и его брата возможности удостоиться неоценимой чести отужинать со мной тем вечером. Потом я позвонил в колокольчик, тем самым давая знак, что ужин нельзя более задерживать, и, повернувшись к собравшимся, объявил о непредвиденном отсутствии двух приглашенных.
– Жаль, что Франческо не смог прийти, – посетовал капитан Фречча, подкручивая кончики длинных усов. – Он обожает хорошее вино, а еще больше – хорошее общество.
– Дорогой капитан! – раздался мелодичный голос маркиза Гуальдро. – Вы же знаете, что Франческо никуда не ходит без своего любимого Карло. Карло не сможет прийти – значит, и Франческо не придет. Если бы все люди были такими дружными!
– Будь оно так, – рассмеялся Лучиано Салустри, вставая из-за рояля, на котором что-то тихонько наигрывал самому себе, – полмира бы не знало, чем заняться. Вот вы, например, – повернулся он к маркизу Давенкуру, – едва ли нашли бы, куда девать время.
Маркиз улыбнулся и примирительно взмахнул рукой, которая, кстати, была такой маленькой и изящной, что выглядела почти хрупкой. Однако сила и ловкость руки Давенкура снискали легендарную славу среди тех, кто видел, как он управляется со шпагой – для развлечения или всерьез.
– Это несбыточная мечта, – произнес он, отвечая на замечания Гуальдро и Салустри, – что все люди объединятся во всеобщем свинарнике братства. Посмотрите на классовые различия! Происхождение, воспитание и образование превращают человека в отважное и чувствительное существо, именуемое дворянином, и никакие в мире социалистические теории не заставят его опуститься на один уровень с невежественным грубияном, чей приплюснутый нос и рубленое лицо выдают в нем плебея прежде, чем услышишь его голос. С этим ничего не поделаешь. Не думаю, что мы бы что-то с этим поделали, даже если бы и хотели.
