– У графини все в порядке?
– Судя по всему, да, – ответила мать Маргарита. – Она в точности выполняет все религиозные обряды и не жалуется на усталость.
Когда мы шли через зал, я решился задать еще один вопрос:
– Полагаю, она была вашей любимой ученицей?
Монахиня с удивлением и неудовольствием повернула ко мне бесстрастное лицо.
– У меня нет любимиц, – холодно ответила она. – Все воспитывающиеся здесь дети в равной мере пользуются моим вниманием и заботой.
Я торопливо извинился и с деланой улыбкой добавил:
– Прошу простить мою настойчивость, но как будущий муж дамы, воспитанной под вашим присмотром, я, естественно, интересуюсь всем, что ее касается.
Монахиня вновь посмотрела на меня испытующе и чуть слышно вздохнула.
– Я осведомлена о том, что вас связывает, – с чуть заметной болью в голосе ответила она. – Нина Романи принадлежит миру и ведет себя по мирским правилам. Разумеется, замужество является естественным воплощением судьбы большинства молодых девушек, и сравнительно немногие из них находят себя в служении Христу. Поэтому, когда Нина вышла замуж за уважаемого графа Романи, о котором имелись самые благоприятные отзывы, мы очень обрадовались, зная, что ее будущее благополучие будет обеспечено чутким и мудрым покровителем. Да покоится его душа с миром! Однако ее второй брак стал для меня неожиданностью, и, по совести, я не могу его одобрить. Видите, я говорю с вами откровенно.
– Я считаю это за честь! – с полной серьезностью ответил я, чувствуя глубокое уважение к этой суровой и в то же время исполненной терпения женщине. – Однако, хоть в целом вы можете найти этому множество разумных возражений, в случае графини Романи второй брак, полагаю, является почти необходимым. Ее совершенно некому защитить, а она очень молода и так красива!
Взгляд монахини сделался суровым и почти скорбным.
– Подобная красота – проклятие, – со значением ответила она. – Роковое, страшное проклятие! Ребенком она сделала ее своенравной. И женщиной она продолжает сохранять в ней своенравие. Довольно об этом, синьор! – Она наклонила голову. – Извините меня за прямоту и будьте уверены, что я желаю счастья вам обоим.
К этому времени мы подошли к двери часовни, из-за которой звучали торжественные звуки органа. Мать Маргарита окропила пальцы святой водой, осенила себя крестным знамением и указала мне на скамью, где разрешалось сидеть посетителям. Я присел и с неким благоговейным восторгом стал смотреть на открывшуюся передо мной сцену. Повсюду сверкали и переливались огни, в воздухе чувствовался аромат цветов. Молчаливые ряды облаченных в белые одеяния и белые накидки монахинь застыли, преклонив колена и погрузившись в молитвы. За ними расположилась небольшая группа девушек в черном, чьи склоненные головы были накрыты накидками из воздушного белого муслина. Позади них – стройная женская фигура в плотных траурных одеждах, на голове – черное покрывало, но не такое плотное, через которое я разглядел легкий блеск золотистых волос. Я знал, что это моя жена. Благочестивый ангел! Какой набожной она выглядела! Глядя на нее, я улыбнулся мрачной презрительной улыбкой и снова проклял ее во имя человека, которого убил. И над всем этим, в окружении золотых лучей и драгоценных камней ярко, словно свет утренней звезды, сияла дарохранительница с освященной гостией. Торжественная служба продолжалась, звуки органа разносились по церкви, будто сильный ветер пытался вырваться на свободу. И я сидел посреди всего этого, словно в темном сне, едва что-то видя, едва что-то слыша, застывший и холодный, как мрамор. Сильный печальный голос монахини из хора, певшего «Агнец Божий», пробудил во мне холодящее душу изумление. «Искупающий грехи мирские». Нет, нет! Есть грехи, которые нельзя искупить, грехи неверной женщины, грешки, как их сегодня называют, ибо в некоторых вещах мы сделались чрезвычайно терпимыми, а в других – чрезвычайно суровыми. Мы посадим за решетку жалкого бродягу, стянувшего у нас из кармана пять франков, но хитрая воровка, похитившая у нас репутацию, имя, честь и положение среди равных нам, выйдет сухой из воды. Ее нельзя заключить в тюрьму или отправить на каторжные работы – только не ее! Как жаль, что Христос не оставил нам наставлений, как поступать с подобного рода женщинами – не с кающимися Магдалинами, а с особями, чьи уста полны лжи, даже когда они притворяются молящимися. С теми, кто смог бы попытаться соблазнить священника, пришедшего принять последнее признание, с теми, кто даже на смертном одре разыгрывает покаяние, дабы выглядеть благопристойно. Что можно поделать с подобными порождениями дьявола?
В последнее время много говорится о зле, причиняемом женщинам мужчинами. Но неужели никто не рассмотрит другую сторону этого вопроса? Мы, сильный пол, в этом слабы – мы слишком великодушны. Когда женщина зависит от нашей милости, мы щадим ее и умолкаем. Мы даже под пыткой не выдадим ее тайн – что-то мешает нам ее предать. Не знаю, что бы это могло быть, возможно, память о наших матерях. Как бы то ни было, ясно одно: многие мужчины скорее позволят опозорить себя, нежели подвергнут позору женщину. Но близится время, когда наша глупая рыцарственность умрет. Все изменится! Когда однажды наши неповоротливые мужские мозги осознают новый постулат о том, что женщина по своему желанию и выбору утратила все притязания на наше уважение и снисходительность, мы сможем отомстить. Мы медленно меняем традиции своих предков, однако, несомненно, вскоре сможем затоптать оставшуюся в нас последнюю искорку рыцарского благоговения перед женским полом, поскольку это явно та точка, до которой женщины хотят нас довести. Мы встретим их на низком постаменте «равенства», которого они ищут, и станем относиться к ним с непоколебимой и равнодушной фамильярностью и простотой, которых они так рьяно добиваются!
Погруженный в свои мысли, я не заметил, как закончилась служба. Кто-то тронул меня за руку, я поднял взгляд и увидел мать Маргариту, прошептавшую:
– Прошу вас, следуйте за мной.
Я встал и машинально пошел за ней. Выйдя из часовни, она извинилась:
– Прошу прощения, что тороплю вас, но посетителям не разрешается видеть, как выходят монахини и воспитанницы.
Я поклонился и зашагал рядом с ней. Чувствуя, что надо что-то сказать, я спросил:
– А в эти праздники у вас много воспитанниц?
– Всего четырнадцать, – ответила она. – Это дети тех, кто живет далеко отсюда. Бедняжки! – При этих словах строгие черты лица монахини смягчила нежная улыбка. – Мы делаем все, чтобы они чувствовали себя счастливыми, но, конечно же, им одиноко. Обычно у нас здесь пятьдесят-шестьдесят девушек, не считая учениц дневной школы.
– Большая ответственность, – заметил я.
– Просто огромная! – вздохнула она. – Почти ужасная. Очень многое в последующей жизни женщины зависит от полученного ею образования. Мы делаем все, что можем, и тем не менее в некоторых случаях все наши усилия оказываются напрасными. Зло берет верх, и мы сами не знаем как: какой-то незаметный изъян портит человека, которого мы считали чудесным, и мы зачастую разочаровываемся в наших самых многообещающих ученицах. Увы! В этом мире нет ничего безупречного. – С этими словами она провела меня в небольшую уютную комнату с книжными полками на стенах и мягким ковром на полу. – Это одна из наших библиотек, – объяснила она. – Графиня примет вас здесь, поскольку в гостиной другие посетители могут вам помешать. Прошу меня простить… – В ее пристальном взгляде мелькнуло сочувствие. – Но вы не очень хорошо выглядите. Прислать вам бокал вина?
