Я поблагодарил и отказался, заверив ее, что чувствую себя превосходно. Она замялась и наконец озабоченно произнесла:
– Надеюсь, вас не задело мое замечание о вашей женитьбе на Нине Романи? Возможно, оно прозвучало слишком опрометчиво?
– Совсем нет, – с полной серьезностью ответил я. – Для меня нет ничего более приятного, чем честно высказанное, откровенное мнение. Я так привык к обманам… – Тут я умолк и торопливо добавил: – Прошу вас, не думайте, что я могу превратно о вас подумать.
Она, похоже, испытала облегчение и сказала, улыбнувшись своей едва заметной мимолетной улыбкой:
– Несомненно, вы пребываете в нетерпении, граф. Нина сейчас же придет к вам. – Сделав рукой легкий прощальный жест, она удалилась.
Конечно же, она хорошая женщина, подумал я и принялся гадать о ее прошлом, навсегда погребенном под молитвами. Какой она была в молодости, прежде чем заперла себя в монастырских стенах и положила на сердце распятие, словно печать? Поймала ли она в ловушку мужскую душу, задушила ли ее ложью? Думаю, что нет: взгляд ее был таким чистым и искренним. Однако кто знает? Разве глаза Нины не умели смотреть так, словно в них заключалась самая душа истины? Прошло несколько минут. Я услышал звонкие детские голоса, певшие в соседней комнате:
Откуда пришел младенец Иисус?
Этот прекрасный розовый бутон,
Который цветет, дорогое дитя,
В сердце нашей матери Марии.
Затем послышался мягкий шелест шелкового платья, открылась дверь, и вошла моя жена.
Глава 27
Она приблизилась маленькими шажками со своей обычной грацией пантеры, и ее алые губы расплылись в чарующей улыбке.
– Как хорошо, что вы приехали! – начала она, протягивая ко мне обе руки, словно приглашая в свои объятия. – Да еще в рождественское утро! – Видя, что я не шевельнулся и не сказал ни слова, она умолкла и посмотрела на меня с некоторой тревогой. – В чем дело? – спросила она чуть тише. – Что-нибудь случилось?
Я посмотрел на нее и, увидев, что ее внезапно обуял страх, не стал пытаться ее успокоить, а просто поставил перед ней стул.
– Присядьте, – мрачно произнес я. – У меня плохие новости.
Она медленно опустилась на стул и посмотрела на меня испуганными глазами. Ее била дрожь. Пристально глядя на нее, я с огромным удовольствием отметил все эти внешние признаки беспокойства. Я ясно видел, что творилось у нее в душе. Ее охватил ужас, ужас от того, что я раскрыл ее измену. Так на самом деле и произошло, но еще не настало время ей об этом узнать. Тем временем она страдала, мучилась от ужаса и неизвестности, пожиравших ее душу. Я молчал и ждал, пока она заговорит. После небольшой паузы, во время которой с ее щек исчез нежный румянец, она с натянутой улыбкой произнесла:
– Плохие новости? Вы меня удивляете! Что бы это могло быть? Какие-то неприятности, связанные с Гвидо? Вы его видели?
– Да, я его видел, – ответил я тем же мрачным и серьезным тоном. – Мы с ним только что расстались. Он посылает вам вот это. – И я протянул ей кольцо с бриллиантом, которое снял с пальца мертвеца.
Если раньше она была бледна, то теперь ее цветущее лицо в один миг побелело и осунулось. Она взяла кольцо заметно дрожавшими, холодными как лед пальцами. Теперь она не пыталась улыбаться и быстро вздохнула, решив, что я все знаю. Я продолжал молчать. Она изумленными глазами смотрела на бриллиант.
– Не понимаю, – раздраженно пробормотала она. – Я подарила ему кольцо в память о его друге, моем муже, зачем он его вернул?
Страдающая от душевных мук преступница! Я посмотрел на нее с мрачной иронией, но ничего не ответил. Внезапно ее глаза наполнились слезами.
– Почему вы такой холодный и отстраненный, Чезаре? – спросила она, чуть не плача. – Не стойте, как угрюмый страж, поцелуйте меня сейчас же и расскажите, что случилось.
Поцеловать ее! Так скоро после того, как поцеловал руку ее мертвого любовника? Нет, не могу и не стану. Я продолжал стоять на том же месте в непоколебимом молчании. Она снова жалобно взглянула на меня и пробормотала:
– Ах, вы меня не любите! Если бы любили, то не были бы таким мрачным и молчаливым. И если в самом деле есть плохие новости, вам следовало бы сообщить их мне мягко и нежно. Я думала, вы собирались облегчить мне жизнь…
– Мои намерения таковыми и остаются, синьора, – прервал я ее жалобы. – Из ваших заявлений я заключил, что ваш названый брат Гвидо Феррари стал казаться вам докучливым и неприятным. Я обещал, что заставлю его замолчать, – и вы об этом помните. Я свое слово сдержал. Он замолчал – навсегда!
Она вздрогнула.
– Замолчал? Как? Вы хотите сказать…
Я встал перед ней так, чтобы иметь возможность смотреть ей прямо в глаза.
– Я хочу сказать, что он мертв.
Она тихонько вскрикнула, но не от горя, а от удивления.
– Мертв! – воскликнула она. – Это невозможно! Мертв! Это вы его убили?
Я скорбно наклонил голову.
– Да, это я его убил! Но в честном поединке, при свидетелях. Вчера вечером он нанес мне чудовищное оскорбление, и сегодня утром состоялась дуэль. Перед тем как он скончался, мы простили друг друга.
Она внимательно меня слушала. Ее щеки снова слегка зарумянились.
– Каким же образом он вас оскорбил? – тихо спросила она.
Я вкратце изложил ей историю случившегося. Она по-прежнему выглядела взволнованной.
– Он упомянул мое имя? – спросила она.
Я с глубоким презрением взглянул на ее обеспокоенное лицо. Она боялась, что умирающий мог во всем мне признаться!
– Нет, не после нашей ссоры, – ответил я. – Но я слышал, что он отправился к вам домой, чтобы вас убить! Не найдя вас, он лишь вас проклял.
Она издала вздох облегчения. Ей показалось, что все обошлось! Ее алые губы сложились в недобрую улыбку.
– Что за моветон! – холодно проговорила она. – Не представляю, за что ему меня проклинать! Я всегда была к нему добра – слишком добра.
И вправду слишком добра! Достаточно добра для того, чтобы радоваться смерти объекта своей доброты! А ведь она радовалась! Я видел это в злодейском блеске ее глаз.
– Вам его не жаль? – с напускным удивлением спросил я.
– Жаль? Совсем нет! С чего мне его жалеть? Он был очень приятным другом, пока мой муж был жив и держал его в узде, но после кончины моего бедного Фабио его отношение ко мне сделалось совершенно невыносимым.
Осторожно, прекрасная лицемерка! Не увлекайся! Остерегись, дабы пальцы твоего «бедного Фабио» не впились в твою тонкую шейку и не свернули ее одним резким движением – ведь это смерть! Одному лишь небу известно, как мне в тот момент удалось сдержать себя! Боже, у любого пресмыкающегося больше сочувствия, чем у этой негодяйки, которую я сделал своей женой! Тогда я мог ее убить даже ради Гвидо – таковы бывают превратности человеческой души. Однако я обуздал свою ярость, совладал со своим голосом и спокойно произнес:
