Если эту скромную, только-только зарождавшуюся симпатию предоставить самой себе, она расцветет, как цветок, и Винченцо сделается куда счастливее своего хозяина. Он был истинным тосканцем – хотя бы потому, что умело орудовал колуном. Я заметил, что ему по душе жизнь среди холмов и полей, жизнь простого землепашца или виноградаря, полная невинных радостей и сладкая, как спелые яблоки у него в саду. Я видел его будущее вместе с Лиллой. Ему суждены дни неиссякаемой гармонии с природой, украшенные дивным свежим воздухом и ароматом цветов, а его вечера станут медленно течь под звуки мандолины и пение жены и детей.
Какой же лучшей доли может желать себе человек? Какая жизнь увереннее поддержит здоровый дух в здоровом теле? Я подумал: разве я не могу помочь ему в обретении этого счастья? Я, сделавшийся жестоким из-за долгих раздумий о возмездии, – неужели я не могу помочь другим достичь радости? Если да – то бремя у меня на душе сделалось бы легче. После смерти Гвидо это бремя тяготило меня еще сильнее, ибо его кровь породила новый сонм фурий, которые жгучими кнутами с удвоенным гневом и нарастающей свирепостью подстегивали меня, заставляя быстрее идти к достижению моей цели. И все же, если бы теперь я смог сделать хоть что-то хорошее, не засияло бы это яркой звездой в моей темной мятежной душе?
И тут Лилла рассмеялась, словно младенец! Что же ее развеселило? Я перевел на нее взгляд и увидел, как она взяла у Винченцо топор в свои маленькие ручки и храбро попыталась повторить его сильные и точные удары. А он тем временем стоял в стороне, и на лице его отражались одновременно снисхождение более сильного и восхищение этой хрупкой фигуркой в синей юбке и алом корсаже, которую любовно ласкали теплые лучи предзакатного солнца. Бедняжка Лилла! Перочинный нож возымел бы большее действие, нежели ее доблестные удары, обрушиваемые на неподвижный, сучковатый и скрюченный старый пень, который она пыталась разрубить пополам. Раскрасневшаяся и задыхавшаяся от натуги, она казалась еще красивее. Наконец, выдохшись, она отдала топор Винченцо, весело посмеиваясь над своим неумением колоть дрова и изящно стряхивая с передника щепки и пыль, пока мать не позвала ее. Лилла быстро вбежала в дом, оставив Винченцо работать с прежним усердием.
Когда я подошел, мой камердинер, заметив меня, остановился с выражением легкого смущения на лице.
– Вам нравится такая работа, друг мой? – тихо спросил я.
– Старая привычка, ваше сиятельство, только и всего. Это напоминает мне о юности, когда я помогал матери по хозяйству. Ах, какое это было прекрасное место, старый дом прямо над Фьезоле. – Взгляд его сделался задумчивым и грустным. – Теперь это все в прошлом – безвозвратно. Это было до того, как я поступил в солдаты. Но иногда я об этом вспоминаю.
– Понимаю. И, думаю, вы бы с радостью вернулись к той жизни, какой жили в детстве?
Он казался несколько удивленным.
– Но мне бы не хотелось оставить вас, ваше сиятельство!
Я грустно улыбнулся.
– Не хотелось бы оставить меня? Даже женившись на Лилле Монти?
Его смуглые щеки покраснели, но он покачал головой.
– Это невозможно! Она и слушать меня не станет. Она же совсем ребенок.
– Она скоро станет женщиной, поверьте! Такой ее сделает даже недолгое пребывание в вашем обществе. Но времени у вас много. Она красавица, как вы говорите, а что еще лучше – она невинна. Подумайте об этом, Винченцо! Вы знаете, какая это редкость – женская невинность? Почитайте ее, как почитаете Бога, и пусть ее юная жизнь станет для вас священной.
Он с благоговением поднял взгляд.
– Ваше сиятельство, я скорее сброшу Мадонну с алтаря, чем обижу или напугаю Лиллу.
Я улыбнулся, больше ничего не сказав, и вошел в дом. С той секунды я решил дать этой любовной идиллии шанс на успех. Поэтому пробыл в Авеллино гораздо дольше, чем планировал, – не для себя, а ради Винченцо. Он верно мне служил и был достоин награды. Я не без удовольствия видел, что мои усилия, целью которых было ему помочь, оказались не напрасными. Я разговаривал с Лиллой о пустяках, которые ее интересовали, и постоянно наблюдал за ней, когда она не подозревала, что на нее кто-то смотрит. Со мной она была откровенна и простодушна, как ручная малиновка, но через несколько дней я обнаружил, что она сделалась застенчивой при упоминании имени Винченцо, краснела при его приближении, стеснялась попросить его что-то для нее сделать. По всем этим маленьким штришкам я догадался, о чем ее мысли, как догадываются по розовым полоскам на небе, что скоро рассвет.
Как-то днем я позвал синьору Монти к себе в комнату. Она пришла, удивленная и несколько взволнованная. Синьору что-то не понравилось в обслуживании? Я заверил ее, что с хозяйственной стороны все прекрасно, и сразу перешел к делу.
– Хотелось бы с вами поговорить о вашей дочери, юной Лилле, – участливо начал я. – Вы когда-нибудь задумывались о том, что она может выйти замуж?
Ее большие темные глаза наполнились слезами, а губы задрожали.
– Верно, задумывалась, – ответила она с тоской и грустью. – Но я молилась – хотя, наверное, это глупо, – чтобы она пока от меня не уходила. Я так ее люблю, она всегда останется для меня ребенком, маленькой и миленькой! Я гнала от себя мысли о ее замужестве как что-то печальное.
– Понимаю ваши чувства, – сказал я. – И все же предположим, что ваша дочь выйдет за человека, который вам будет как сын и который не отнимет ее у вас? Например, за Винченцо?
Синьора Монти улыбнулась сквозь слезы.
– Винченцо! Он хороший парень, и я его люблю. Но о Лилле он не думает, он предан вашему сиятельству.
– Преданность его мне известна, – ответил я. – И все же я полагаю, что вскоре вы убедитесь, что он любит вашу Лиллу. Сейчас он молчит – боится обидеть вас и напугать ее. Но глаза его говорят о многом – так же как и ее. Вы прекрасная женщина и хорошая мать – понаблюдайте за ними, и скоро поймете, есть между ними любовь или нет. И еще… – Я протянул ей запечатанный конверт. – Здесь банковские билеты на сумму четыре тысячи франков. – Синьора Монти изумленно вскрикнула. – Это приданое для Лиллы, за кого бы она ни вышла, хотя я думаю, что выйдет она за Винченцо. Нет, не благодарите, деньги для меня не представляют ценности, и это единственная для меня радость за многие тяжелые месяцы. Подумайте хорошенько о Винченцо, он прекрасный человек. Все, о чем я вас прошу, – держать это небольшое приданое в тайне до дня помолвки вашей очаровательной дочери.
Не успел я ей помешать, как она с восторгом схватила мою руку и поцеловала ее. Затем поднялась с прирожденным достоинством свободолюбивой римлянки. Ее большая грудь вздымалась, а сильный голос дрожал от с трудом сдерживаемых чувств.
– Благодарю вас, синьор, – простодушно сказала она, – за заботу о Лилле! Не то чтобы моей малышке нужно больше того, что ее мать заработала своими руками, хвала святым, которые хранят нас обеих! Но это – особая милость Божия, ниспосланная через вас, и я буду недостойна ее, если проявлю неблагодарность. Прошу меня простить, ваше сиятельство, но глаза мои быстро подметили, что вы пережили горе. Добро облегчает печаль! Мы станем молиться о вашем счастии, Лилла и я, до последнего вздоха. Поверьте, имя нашего благодетеля будет возноситься святым денно и нощно, и кто знает, возможно, это принесет добро!
