Я слабо улыбнулся.
– Это обязательно принесет добро, моя дорогая синьора, хотя я совершенно недостоин ваших молитв. Лучше молитесь, – тяжело вздохнул я, – за усопших, чтобы им отпустились грехи их.
Добрая женщина посмотрела на меня с сочувствием, жалостью и благоговением, затем, снова прошептав слова благодарности и просьбы о благословении, вышла из комнаты. Через несколько минут появился Винченцо. Я весело обратился к нему:
– Разлука – лучшая проверка любви, Винченцо. Приготовьте все к отъезду. Мы уезжаем из Авеллино послезавтра.
Так мы и сделали. Лилла выглядела немного удрученной, но Винченцо, похоже, был доволен, и по их лицам, а также по загадочной улыбке синьоры Монти я понял, что все идет хорошо. Я с сожалением уезжал из маленького городка в горах, зная, что больше никогда его не увижу. При отъезде я легонько погладил Лиллу по щеке и в последний раз посмотрел на ее чистое юное лицо. Однако осознание того, что я сделал добро, вызвало в моем усталом сердце радость и спокойствие – подобных чувств я не испытывал со дня смерти и воскресения из мертвых.
Я вернулся в Неаполь в последний день января после более чем месячного отсутствия, и мое возвращение приветствовали все мои многочисленные знакомые. Маркиз Давенкур совершенно верно меня проинформировал: дуэль осталась далеко в прошлом, и о ней почти забыли. Карнавал был в самом разгаре, на улицах царило безудержное веселье, переходящее в настоящее буйство: слышались музыка и песни, устраивались балы, маскарады и празднества. Но я не участвовал в вакханалии развлечений и всецело погрузился в необходимые приготовления к своей свадьбе.
Глава 30
Теперь, когда я оглядываюсь на события тех странных, лихорадочных недель, предшествовавших моей свадьбе, они представляются мне кошмарами умирающего. Смешанные краски, спутанные образы, моменты просветления, долгие часы во мраке – все грубое и изящное, материальное и духовное переворачивалось в моей жизни, словно стекляшки в калейдоскопе, обретая новые формы и затейливые узоры. Мой ум был ясен, и все же я часто себя спрашивал: а не сошел ли я с ума, не являлись ли все тщательно разработанные мною планы смутными мечтаниями безнадежно расстроенного разума? Нет. Для сумасшедшего каждая деталь моего плана казалась слишком отточенной, слишком выверенной и слишком продуманной. Безумец может планировать свои действия до какого-то предела, но обязательно допустит незначительный промах, упущение или ошибку, свидетельствующие о его состоянии. Я же ничего не забывал и действовал с расчетливой точностью осторожного финансиста, который управляет своими счетами со скрупулезной систематичностью. Теперь воспоминания об этом вызывают у меня смех, но тогда – тогда я двигался, говорил и действовал подобно очеловеченной машине, движимой куда более мощными силами, во всех смыслах точными и непреклонными.
Не прошло и недели после моего возвращения из Авеллино, как было объявлено о нашей свадьбе с графиней Романи. Через два дня после этого во время прогулки по Ларго-дель-Кастелло я столкнулся с маркизом Давенкуром. Мы с ним не виделись с самого утра дуэли, и эта случайная встреча меня в какой-то мере потрясла. Он вел себя исключительно доброжелательно, хотя, как мне показалось, испытывал некоторое смущение. После обычных светских любезностей он вдруг спросил:
– Значит, ваша свадьба – дело решенное?
Я делано рассмеялся.
– Ну конечно! А вы сомневались?
Его красивое лицо помрачнело, а манеры сделались еще более скованными.
– Но я думал… надеялся…
– Дорогой мой! – весело ответил я. – Я прекрасно понимаю, о чем вы. Но мы, люди света, не очень-то привередливы: мы не придаем значения глупым любовным фантазиям женщин перед замужеством, если только потом они не обведут нас вокруг пальца. Письма, которые вы мне переслали, оказались пустяками, сущими пустяками! Уверяю вас, что, женившись на графине Романи, я заполучу самую добродетельную и самую прекрасную женщину в Европе! – И я снова добродушно рассмеялся.
Лицо Давенкура выразило недоумение, однако он был человеком деликатным и знал, как избегать щекотливых тем. Он улыбнулся.
– В добрый час, – произнес он. – От всего сердца желаю вам счастья. Вы – лучший кузнец своего счастья, что же до меня – то да здравствует свобода! – Он ушел, весело махнув мне на прощание рукой.
Похоже, никто в городе не разделял недобрых предчувствий маркиза относительно моей близившейся женитьбы. О нашей свадьбе повсюду говорили с таким воодушевлением, словно она была каким-то новым развлечением, придуманным для того, чтобы придать карнавалу еще больше веселости. Помимо всего прочего, я приобрел репутацию в высшей степени нетерпеливого влюбленного, поскольку не соглашался ни на какие отсрочки. С какой-то лихорадочной поспешностью я пытался ускорить все приготовления и почти без труда убедил Нину, что чем раньше состоится наша свадьба, тем лучше. Она ждала ее с таким же нетерпением, как и я, и рвалась навстречу собственной гибели с такой же готовностью, как и Гвидо. Ее главной чертой была алчность, и несмолкавшие слухи о моем предполагаемом сказочном богатстве пробудили в ней это чувство в самый первый момент, когда она встретила меня в облике графа Оливы.
Как только Неаполь облетела новость о ее помолвке, она сделалась объектом зависти всех представительниц ее пола, которые всю предыдущую осень тщетно расточали арсеналы очарования и любезности, чтобы заманить меня в ловушку, и это доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Вероятно, наивысшее наслаждение женщин подобного сорта состоит в том, чтобы сделать своих менее везучих сестер несчастными и жалкими! Разумеется, я осыпал ее самыми дорогими подарками, а она, будучи единственной владелицей состояния, оставленного ей «покойным мужем», а также денег несчастного Гвидо, давала волю своей расточительности. Она заказывала самые дорогие и изысканные наряды, каждое утро бегала по портным, модисткам и шляпных дел мастерам, ее окружал некий избранный круг подруг, которым она демонстрировала новейшие пополнения своего гардероба до тех пор, пока те готовы были рыдать от зависти и злости, хотя им приходилось улыбаться и скрывать свое уязвленное тщеславие под маской сдержанности и светской учтивости. А Нине не доставляло большего удовольствия, чем дразнить и раззадоривать бедных, стесненных в личных средствах женщин видом сверкающего атласа, мягкого сияющего плиса, пышного бархата, тонких вышивок с настоящими самоцветами, дорогих старых кружев, бесценных духов и разнообразной бижутерии.
Она также обожала поражать взоры и смущать умы молоденьких девушек, чьи лучшие наряды представляли собой платья из простой белой ткани, украшенные лишь пучком цветов, и отправляла их домой с болью в сердце, недовольными всем на свете и ропщущими на судьбу за то, что та не позволяет им наряжаться в такие же прекрасные туалеты, какими владеет счастливая и удачливая будущая графиня Олива.
Бедные девушки! Если бы они знали всю правду, то не завидовали бы ей! Женщины слишком любят измерять степень счастья количеством приобретенных нарядов, и я свято верю, что платья – единственное, что всегда их утешает. Как часто истерику можно остановить вовремя принесенным новым нарядом!
