Я хочу в Советский Союз. Страшное заявление. Понимаю. Но у меня сил нет наблюдать циничных подростков, которые не умеют плакать. Еще чего! Которые песен не знают, ты еще виноградную косточку затяни, чтоб нас всех, дико продвинутых, посмешить. Еще чего! Которые стесняются своих «предков», вкалывающих, как папы карло, и все блин мало. Мама, можешь до школы не провожать? Давай, дальше я сама? И смотреть в спину – слава богу, свалила в своих уродских сапогах, а у Верки мать что надо – клево прикинута. Чтоб Верка мою увидела? Позорище. Еще чего!
Меня тошнит. Я хочу в Советский Союз. Хочу в страну, где все знали Маленького принца и за книгами были очереди. В страну, которая плакала 27 марта 1968 года. В страну, мальчики которой крутили на качелях солнышко, соревнуясь, кто больше продержится. В страну, девочки которой пришивали манжеты к рукавам школьной формы и до десятого класса заплетали косички. В страну, которая гордилась. В страну, которая верила. В страну, которая любила. В страну, которая страдала. В страну, которую никто не предавал в самых чудовищных мыслях. В страну, из которой не бежали, как тараканье, во все стороны света. В страну, которую любили. В страну, в которой каждый уважающий себя пацан хотел стать космонавтом. В страну, где жила мечта.
Мне не хватает воздуха. Я в каком-то безвоздушном пространстве. Я хожу по улицам осенней Москвы и наблюдаю людей. Я хочу влюбляться в них, но вместо лиц вижу прорези для глаз и пробоины ртов. Они несутся. Они торопятся. Снуют. Серьезные. Закрытые. Резонные. Скучные. Стерильные. Офисные. Гладкие. Под кальку богатые. Одинаково бедные. Средние. Земные. Приземленные. Заземленные. Чудовищно. Скупо. Не красиво. Не высоко. Влюбляться не в кого. Я хожу и смотрю на небо. Я люблю его любым. Хмурым и перистым, мокрым и солнечным, глубоким и отражающим, люблю, когда летят облака, люблю, когда в небе снег, люблю, когда оно высоко, люблю, когда на бровях. Люблю небо своей страны. Не вменяйте мне приступ патриотизма, пожалуйста. Идите к черту. Я просто чувствую свои корни. Они прорастают во мне венами по всей вертикали тела. Это пленительный экзистенциализм. Космический. Пока есть космос, есть земля. Все хорошо, ребята. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Полетели.
Обязательный постскриптум
Милый, не приглашай меня, пожалуйста, смотреть фильм «Гравитация». Это дешевка. Это не космос. Это не наш космос. Давай посидим дома и в 234-й раз посмотрим «Мюнхгаузена». И когда Олег Иванович Янковский в 234-й раз станет подниматься в небо в своих невероятных сапогах с невероятной улыбкой, нам станет невероятно грустно и невероятно светло. Ведь космос действительно как предчувствие.
Журнал «Русский пионер», ноябрь 2013
Не могу написать о музыке
Я не могу написать о музыке. Для этого надо умереть. У меня пока не получается. Более того, в это утро – когда такое яркое и беспощадное ноябрьское солнце – сложно поверить, что когда-нибудь будешь лежать в земле, а над тобой будут ходить сапоги и разговоры. Это не для нас вовсе, нестарых, разноцветных и бодрых. И тем не менее неоспоримо.
Однако в «клуб 27» я, безусловно, давным-давно опоздала, а иных клубов в рок-н-ролле не заведено: либо в гости к Amy, либо преть в канале «Ностальжи», причмокивая, смакуя свою молодецкую молодость, счастливую голытьбу, трудности ранних лет, первую гитару, запои. «Знаете, а мы бухали ого-го! Здоровые такие были кабаны», – щебечет буги-вуги-ветеран, и волоски пушатся в контровом. И студия умиляется, и пьет, разумеется, чай, разумеется, «липтон», разумеется, из желтых, покрытых изнутри ржавчиной чашек. Увольте.
Я не могу написать о музыке, потому что это то же самое, что расписывать вкус своей крови или пить свое грудное молоко. Как-то противоестественно, вам не кажется? Раскатать себя на молекулы означает решиться на аутодафе. Да если бы огонь, а в нашем случае это аутодафе – в чернилах. Какой смысл? Какая цель? Кому-то понравиться? Что-то самой себе объяснить? Откровенность? Шелуха слов, не более. Песни объяснять – пустое. Даже тексты в книжках выглядят дико и несуразно, ибо смысл-то между строк. В этот момент я улыбнулась и чему-то обрадовалась.
Я не могу написать о музыке, потому что это означает полную капитуляцию. Читай: импотенцию. Тот, кто музыку пишет – о музыке не говорит. И vice versa: кто мастак потрещать о музыке, как правило, ничего стоящего не создает. Dura lex sed lex, пардон.
Поэтому давайте сбросим меня со счетов на сей раз. Я, правда, написала бы. Но, увы, в 1993 году случился Питер, в котором родилась группа «Ночные Снайперы» и стала делом моей жизни и моей судьбой. В 1993 году я забила на университет, а после не стала офисным клерком, журналистом, сапожником, пекарем, и учительница русского для иностранцев погибла во мне, молниеносно сгорев мамиными надеждами, как чучело масленицы накануне Пасхи. Двадцать лет я долбаю свои концерты и делаю это настолько остервенело и упоительно, что очень часто сама себе задаю вопрос: моя музыка – это капкан, петля или дорога в небо? Вот об этом бы я написала, но, к сожалению для вас и к счастью для меня, ответ пока не найден. И найден будет только тогда, как моя музыка закончится. Тогда и поговорим.
когда закончится музыка —
а она уже закончилась —
я не смогу жить дальше
потому что радость останется
а тело остановится.
и это в общем не связано
с птицами. с птицами вровень
только моя диафрагма. она
провоцирует схожесть
диаметралий. изнанка
пахнет не кровью а кожей.
и запах необъясним.
поры по горло забиты
снежными тополями.
я качу мимо мистралей
и щедро рисует на скулах
зелень литые узоры.
природа фальшивит —
ей душно
в агрессии роскоши.
скоро
все выйдет к нулям
сиречь к суше:
приказана смерть океану.
и мы как орех сухопутны
и он себя топит в туманах.
а я себя в жизни топлю.
Журнал «Русский пионер», декабрь 2013
Идем на спорт
Брат пришел и говорит: когда херня с монтажом заебывает, иду на спорт.
Я, отечески-приветливо относящаяся к братовому сленгу, матюгам и современной косноязычности, вдруг взорвалась. Какого черта, парень! Одно дело – случайно оставшись у рублевской овцеобразной фемины, в уже постгероическое утро услышать, как она тычется в презерватив айфона: «ляля, ты идешь на спорт? Я заеду за тобой, давай, куколка, давай! После зала пошопимся, дося!». Другое – услышать то же «иду на спорт» от пацана, который нас всех иметь хотел с нашей угрюмой антидетской страной и ее реалиями. Нет, я все могу понять, в том числе адское словосочетание «праздник спорта» из уст помилованного Михаила Ходорковского в адрес Олимпиады, черт с ним. Но мне никогда не будет понятно «иду на спорт». Вот «Иду на грозу» Даниила Гранина я понимаю. А спортом ЗАНИМАТЬСЯ надо, а не идти на него. Не так ли?
Потерпи, дружок, – именно в заблуждениях о подъеме стопы вьют гнезда кроссовки адидас. И мы о спорте. Я не забыла, не думай.
