Журнал «Русский пионер», октябрь 2014
Да здравствуем мы!
Вчера качу по ленинградке и вижу рекламу: «Деда мороза нет, а скидки есть!»
Во дураки, думаю. Такое писать громадными буквами! А второе – думаю – хорошо, что дети не увидели, а то непременно спросили бы: «Мама, как так – Деда Мороза нет?» или похитрее формулировочка: «Мама, а Дед Мороз есть?» Я не сомневаюсь, что есть. Потому ответила бы: «Конечно, есть!» А они: «А почему вот такое написано?» и здесь раскол мозга: кто им, действительно, позволил писать «ДЕДА МОРОЗА НЕТ»? Ведь не надо копать глубоко, чтобы понять: перед нами уничтожение сказки как таковой.
Я вот до сих пор уверена, что Дед Мороз – олицетворение новогоднего чуда. Так сказать, его талисман. И он существует. Только меняет лики. Я до сих пор утром 1 января на цыпочках иду смотреть, что лежит под елкой, и неизменно что-то классное нахожу. И уж потом с этим классным радостно направляюсь в кухню к кастрюле пропитанного ночью и пеплом оливье.
Чудо, главное, господа, чудо! Давайте сохраним его. Без волшебства каждый новый год превратится в поминки по ушедшему от нас навсегда. Карета, так сказать, превратится в тыкву. Я как-то против.
А теперь я расскажу вам, как празднуют новый год в нашей семье. И этот, 2015-й, не будет исключением.
Шаг первый – обязательная живая громадная елка. В прошлом году мы с Артемом пошли в магазин за кефирчиками и ни с того ни с сего купили ель, которая воткнулась в потолок и таким образом удерживала себя. Елка у нас стоит до конца января или февраля, а однажды, еще живя на Чукотке, мы простились с ней даже 8 марта.
Шаг второй – игрушки. Игрушки мы делаем сами, либо с дядей Закаром лезем на чердак и находим ностальгические советские в глазури, и чтобы непременно шпилька в сердцевину игрушки и от нее нитка на ветвь. Украшаем мы ее так: дети хватают игрушку; пытаются накинуть лассо нитки на ельные иголки; непременно роняют игрушку на пол; взрослые подметают осколки, и то, что удается сохранить, висит высоко-высоко.
Третий шаг – пельмени. Да, мы всей семьей плюс бабушка, дедушка, няня и забредшие друзья лепим пельмени. Пару дней назад у нас были гости, я раскрыла недра стола и увидела в его ящиках прошлогоднюю муку.
Шаг четвертый – бабушка уже шестой год 31 декабря привозит адское количество новогодних шапок с огнями и бубенцами на макушке и косами Снегурочки. Где она берет эту роскошь, не знаю. Как только надеваешь такую шапку, она перестает работать. Но все носятся как минимум пять минут, и это весело. Абзац.
Шаг пятый. Самый важный – в 11 вечера, когда звезды начинают полыхать в небе, мы выносим на улицу стол; ставим в снег и накрываем стол скатертью. Обычно тотчас начинает идти мелкий такой снежок. И параллельно начинает закручиваться карусель из вилок, ложек, тарелок, селедок под шубой, мяса по-французски, пельменей и счастья, с которым носятся взрослые и дети друг за другом по ступеням вверх-вниз, вниз-вверх, вверх-вниз, вниз-вверх. И с нами носится и Дед Мороз, которого якобы нет, и пришитая к нему судьбой Снегурочка. И снег падает на салаты, и дети, ликуя, слизывают снежинки с тарелок и приборов.
Шаг шестой – дядя Закар открывает окно кухни и ставит на подоконник телевизор. Натурально ставит в окно телевизор и настраивает антенну. Время 11:30. Год течет в лету. В телевизоре снег-снег-снег. С неба снег-снег-снег. И под окном на улице уже сидит отец в шапке горнолыжника; Тема в шарфе до ушей; Марта-олененок с глазами-бусинами; мама каждую секунду вскакивает, каждую секунду садится, каждую секунду приносит салфетки, каждую секунду уносит кастрюльки – и так до бесконечности, пока дядя Закар не кричит: «Внымание, рэбята! Обращэние прэзидэнта!» (дядя Закар – армянин), и снег исчезает, и мы слушаем последние слова перед курантами и верим, что все будет хорошо.
И потом куранты. Их бой знают все. И я ни разу не видела людей, которые бы угрюмо кивали в такт их мелодии. Бой курантов торжествен, но не более чем «Ирония судьбы» Рязанова или пузырики, которые нормальные люди умеют выпускать из шампанского лесочкой в шестнадцать сантиметров.
Гимн. Мы целуемся. Отец колет меня усами и бородой. Дети превращаются в индейцев и скачут по снегу.
А когда приходит черед фейерверка, моя подруга Шумейка падает на снег и кричит: «Да здравствует Молоково! Да здравствует Благовещенка! Да здравствуем мы! Да здравствуем мы все!!» – и под наше «Ура! Ура! Ура!» по ступенькам в дом крадется тот самый Дед Мороз, которого якобы нет, и кладет нам нашу радость под самую красивую и непричесанную елку в мире. Так вот, увидев этот самый рекламный щиток про «Деда Мороза нет, есть скидки зато», скажите: «Фигня! Дед Мороз есть, а скидки мы себе сами придумаем».
С наступающим, ребята.
Пусть он будет такой же настоящий и честный, как уходящий от нас в бесконечность летоисчисления.
P. S. Еще один момент. Мы всегда рады тем, кому не с кем встречать Новый год. Приходите к нам. И я не шучу.
Журнал «Русский пионер», декабрь 2014
Как там?
Ирма и Алексей в декабре сваливают в Нюрнберг. Он завязывает с режиссурой, она – с заказами интерьеров. Денег хватит года на два, если по московским. Лет на пять, если жаться.
Валерка валит в Испанию. Продал квартиру в Большом Афанасьевском. Тачку отдает брату и начинает строительный бизнес в Мадриде. Женька и Анджи эмигрировали в Сиджес. Статья – преследование по сексуальной ориентации. Вместе они чуть больше трех месяцев, но наврали, что живут восемь лет; нафотались в обнимку везде, где только можно, кинули зубные щетки в один стаканчик и договорились, кто какие любит боксеры. Вопрос же про бритье был легкотня – бреем везде, где можно. Прокатило.
Марина купила дом в Черногории, имеет двойное гражданство и не собирается признаваться до последнего. Когда схватят – российское сдаст, хорватское оставит.
А пока так: на день рождения мамы – к маме в Одинцово, на свой день рождения – маму из Одинцова в Будву и обратно в Одинцово. Наташа с Петенькой уже полтора года в Бостоне. Я тоскую по ним. Петенька пошел в американский садик и уже по телефону со мной говорит с акцентом. Может, дурит.
Юлька родила. Отъезд ее семьи в Израиль – дело времени. И вот все они уезжают, а я остаюсь жить в России. И, кроме родителей и двух друзей, у меня здесь никого не осталось.
Конечно, есть музыканты, и еще я общаюсь и начинаю вовсю дружить со своими детьми.
Но часы тикают. Дети растут. Волосы растут. Цены растут. Требования растут. Растут ставки. И потребность любить тоже в лихорадочном росте.
При этом новых знакомств ноль. Новых друзей ноль. Все попытки социализироваться на нуле. Меня тошнит от общества, от фуршетов, от тусни, от открытия пластмассовых кабаков, от бутафории счастья в пластмассовых гигантских универсамах, где можно теперь все, кроме, пожалуй, полетов в космос. Меня тошнит от фотографий светских львиц (рифма очевидна) и светских львов (рифма очевидна также). Архипелаги беспонтовой бессмысленности.
