Нет, даже больше – пустыня беспонтового смысла. Нет, даже больше – все пустое. Есть только белый-белый чистый снег зимы, которому на раз стереть все границы, кроме одной – между мной и тем, кого я люблю и кто больше никогда не пройдет со мной по этому белому-белому снегу. И то, что он жив, ничего уже не значит – мы, скорее всего, если и встретимся, то раз пять за всю оставшуюся жизнь. Слишком далеко до Мадрида и уж тем более до Ванкувера. Мне не слабо́ летать каждый день, но фантастика не мой жанр.
И потому все, что происходит с Петенькой и Наташей, Валеркой, Ирмой и Алексеем, Анджи и Женькой – все это ни фига не длительные командировки моих друзей, а самая настоящая, взаправдашняя эмиграция. Я говорю о ней и, как абсолютный неубиваемый максималист, чувствую, что она сродни гибели. Так было со всеми. Цветаева металась из Парижа в Москву, а петля ждала ее в Елабуге. А может, петля начала вить свой узел в Праге? Бродский умер от сердца в Нью-Йорке, а надорвала его ссылка за тунеядство.
Что ждет моих друзей? Что ждет их родителей? Телемост «питерская коммуналка – ресторан “Казачок” на Брайтоне» с песней «Темная ночь»? Петь, давиться слезами и сразу после пить водку с тотчас возникшей тенью Довлатова в смертной своей ностальгии.
Бросать и уезжать навсегда с поджогом мостов – поражение. Потому что земля для русских определяюща. Уровень экзистенциальности русских шкалит, и если бежать, то лет в пять. Чтоб уж наверняка и в обнимку с великолепной амнезией, которая не диагноз, а свойство каждого живущего с малолетства в пределах одного государства.
В остальных случаях требуется содрать с себя старую кожу и нарастить новую. Хотите знать, больно это или нет? Попробуйте расстаться с кожей мизинца.
И притом все не так безнадежно – у многих содрать выходит великолепно, и потому весь земной шар, все его страны и континенты трубят о русских корнях, каплях русской крови, а шпионские двойные «ff» – как перевернутые револьверы владельцев черного рынка сбыта водки, икры и прочих прелестей.
…А я вот хочу шататься с тобой по Альбукерке и есть шопский салат в Хорватии. Я хочу лежать с тобой в Мексике на пляже, и так до утра. Я бы еще раз съела с тобой чилийский пряник в Вальпараисо и поглазела бы на Джаггера на стадионе Массимо. Я бы еще раз переплавилась в Орхус и отстала бы от автобуса в Стокгольме. И надо бы, кстати, вернуться в Патагонию – она случилась урывками.
Но вот что при этом непременно, вот что непременно важно: из всех этих чудесных стран рано или поздно я хочу возвращаться домой. Приземляться в Пулково и, подавая паспорт офицеру, говорить русское «здравствуйте». И чтобы потом через Невский на Петроградку, и по колодцам под свою единственную питерскую крышу. А еще я хочу играть в Сингапуре и чтобы парни из зала кричали: «Передайте привет Шевчуку!»
И отвечать на неизменно стоящий в глазах вопрос «как ТАМ?» – «да по-разному. В целом все нормально».
Сворачиваюсь. Охота пересмотреть «Интердевочку». Очень – знаете ли – трезвит.
Журнал «Русский пионер», февраль 2015
True true love
ударь меня. я отскочу как мяч.
и за спиной свою ладонь не прячь.
пожаром жгут все линии судьбы.
ударь меня раз целовать забыл.
жестоким будь. наотмашь меж бровей —
прямой удар. и колокол церквей
исполнит туш от первого лица.
и бей и бей и бей до крови без конца.
так бьют детей и преданных собак
не знавших до жестокости и драк.
пинай меня чтоб не смогла дышать.
чтоб не смогла ползти. тем более бежать.
благослови меня на этот адский труд:
терпеть немую боль из твоих нежных рук.
заставь меня оглохнуть до кости
сжимая шелк как автомат в горсти.
и вот когда я наконец умру
когда из глаз моих польется изумруд
мы победим с тобой – и жертва и палач.
ударь меня. я отскочу как мяч.
Журнал «Русский пионер», март 2015
Коля!
Коля – музыкант. За спиной четвертной на сцене, точнее, на сценах. У коли 9 гитар, из них 4 акустики, пара гибсонов, эпифон, телекастер 68-го года и забытое по пьяни укулеле гитариста Лаймы Вайкуле, также акустический бас, банджо, россыпи медиаторов и подаренный друзьями тромбон. На концертах 4 фундаментальных соло (женим испуганного Сантану на отравившемся суши Мэтью Беллами), 2 – чисто открывашки и визитка в коде последней песни. На концертах гардероб: джинсы-дудочки черные, джинсы синие с очень натуральными дырами (в Одессе подфартило – был сэйл), кожаные траузерс для корпоративов; рубашка с хитро исполненным люрексом – опять же для корпоративов, рубашка черная, рубашка алая, просто рубашка; футболка с тигром, футболка «водка коннектинг пипл», футболка «Лед Зеппелин», футболка желтая с разводами, нежно обтягивающая холодец Колиного пуза и желе Колиных боков, футболка «братан! 45 по паспорту – 25 по жизни»; кеды черные – две пары, туфли для корпоративов. Все. Перед концертом полтос, после концерта полтос с пельменями и лакирнуть пивком. Последний раз Коля покупал пластинки в 2002 году в Ростове-на-Дону. Прямо с завода обломилось купить пиратки по 20 рублей за диск. Купил «Дип Перп» – два диска, Клэптона, группу «Рондо» и еще что-то, уже забыл что. Последний раз Коля слушал музыку в 2008 году в автобусе на взлетной. Новый клавишник вставил в ухо таблетку наушника: «Слухани, Колян, четкие пацаны». «Карма поли-и-и-и-исс», – тянул какой-то брит. Коля пожал плечами, отдал обратно. Тягомотина какая-то. И забыл. В тачке Коля слушает радио. Какое – не важно. На гитаре Коля играет стабильно – на саунд-чеках. На концертах Коля по-прежнему боится смотреть в зал. На концертах Коля не снимает часы и время от времени украдкой на них смотрит, повернувшись к барабанщику и изображая запил. На концертах Коле смертельно скучно, и оттого он старательно изображает кайф от игры. Враги скалятся и подкалывают: «Колян играет с таким мучительным лицом, будто кончить не может». Коле обидно.
Но есть у Коли тайна: он до смерти хочет забить на свою гребаную работу, продать все и свалить в Уссурийск. Охота, рыбалка, креветки-медведки, огородик и новые сорта картошки. Настоящая жизнь! И чтоб из портативного приемника через помехи изредка-редко что-нибудь такое знакомое настоящее, рокешник какой-нибудь. Но чтоб негромко, чтоб очень негромко!
А тайной поделиться не с кем: Коля – востребованный музыкант, и на носу концерт в Кремле.
Ребята, давайте хором: «Коля! Вали в Уссурийск!!!»
Света сидит в будке в метро. Внизу эскалатора. На Свете гардероб: ватничек, юбка цвета утопленной мыши, красная пилотка и черные сапоги с замухренными пыльцой метрополитена носами. Перед Светой поток людей вниз-вверх-вверх-вниз. Света наблюдает и время от времени прикладывается к микрофону: «Женщина, осторожнее! Куда вы так несетесь!»; «Мальчик! Мальчик, немедленно встань с поручня!» Унылые, бесполезные комментарии в пустоту. Однако Свету ценят. Она на ответственном участке: метро «Домодедовская». На посту Свете нельзя ничего, кроме как наблюдать. А Свету тошнит от людей. От этих муравьиных пестрых потоков – текущих, бегущих, прущих, снующих, танцующих, улыбающихся, пьющих, непьющих – все едино. В одном ритме двигающихся, в то время как она сидит ромовой бабой в будке. Враги скалятся и подкалывают: «Светка – как флаг на бане. С таким лицом сидит, будто что-то забыла и уже не вспомнит». У Светы клаустрофобия. Легкая стадия. Света спасается леденцами «Взлетная» и «Барбарис». И тайком читает фантаста Лукьяненко.
