Зачем? Ну вообще незачем.
Когда? Остается вопросом.
Пришла к ухо-горло-носу.
Ухо-горло-нос взял мой нос, который едва поместился в его руке, покрутил туда-сюда, а потом вдруг спрашивает:
– Операцию делали? Перегородка чуть искривлена. Но в принципе при этом дышите хорошо.
Содержание вопроса дошло до меня примерно через минуту, в течение которой память всерьез и обстоятельно металась от пластической хирургии, с которой я еще и, надеюсь, уже не знакома, до боксерского ринга, на котором я пока знакома только с лапами, мешками и игрушечными ударами тренера Багратиона.
Так вот. Шестьдесят секунд я на полном серьезе вспоминала, не делала ли пластику и не ломала ли нос в не случившемся еще (однако, надеюсь, не уже) настоящем боксерском бою.
Вернулась домой. Уснула. Вспомнила про ухо-горло-носа и проснулась. И до утра размышляла о броуновском движении частиц и безграничной загадочной суете мыслей хомо сапиенс.
Вот почему физике мы прощаем бесцельную суматоху частиц? И не то чтобы прощаем, а, напротив, стонем от восторга, наблюдая ее под микроскопом, систематизируя свои наблюдения в толстые графики и затем делая выводы и защищая диссеры?
А подобные моему состояния называем несобранностью, рассеянностью, неуверенностью и, не дай бог, разжижением мозга? И никаких тебе микроскопов, луп, тетрадок и графиков, а вся перспектива – кабинет психиатра с зубастым крокодильчиком – ценой за прием на ресепшене: «Платить будете картой или наличными?» Платить за что?.. Барышня, вы меня убиваете!
Какие на ощупь мои мысли? Есть ли у мыслей тела? Какие они? Мягкие? Жесткие? Волокна? Эластик? Холодные? Тянутся? Какой длины поток одной? Километр? Два? Пересекаются ли тела мыслей? Накладываются ли друг на друга? Мешают ли друг другу? Заряжаются друг от друга? С какой скоростью бегут? Хотят ли обогнать друг друга? Есть ли ревность? Зависть? Как умирают? Видят ли другие, что та мысль, что летела рядом, вдруг умерла? Светятся ли они? Почему их одновременно 3, 5, 18, 4, 6, 20?
Как мысль приобретает законченность идеи? И кто ее останавливает в итоге?
Я постоянно даю себе слово не торопиться. Не суетиться. Не захлебываться. Не нервничать. Не рваться. Я постоянно одергиваю себя. Тяну к земле рукав платья: «Не торопись! Не торопись! Успеешь! Успеешь! Успеешь!»
И постоянно куда-то опаздываю. Или мне так кажется. Да, думаю, мне просто так кажется. Ведь уже ясно, что невозможно опоздать, и успеть тоже невозможно. Ведь уже ясно, что ты – один и абсолютно непостижим для других. И все слова, что вытекают из твоего рта, все слова, что выстреливает твой мозг, все слова, что выщелкивает твоя гортань, – вообще не то, что ты имел в виду.
«Я люблю тебя», – говорю тебе и, разочарованная внутри, замолкаю. Чувствую такую сильную любовь к тебе, что не могу не признаться в ней, но, едва выпаленные, вышепченные, эти три слова лысеют, неспособные передать хотя бы малую толику силы, нежности, преданности, отчаяния и глубины моего чувства.
Самое главное – отсечь ненужное, и отрицательный контент слова «суета» перестанет существовать. Останется определение «броуновское движение мыслей хомо сапиенс» – самое интересное и загадочное, что может быть после любви, которая неясно откуда приходит и так же загадочно куда-то исчезает.
Нам же остается только наблюдать за всем этим царством-государством и смаковать его лабиринты и тайны, по возможности не вторгаясь скальпелем, по возможности не поливая ядами.
Во вторник, 13 октября, я проснулась по обыкновению в 6 часов 15 минут.
Три минуты собиралась с духом.
В 6 часов 18 минут катапультировалась из постели в кухню.
В 6 часов 25 минут, положив ноги на стол, пила мяту и наблюдала новости для оптимистов от Первого канала.
А в 6 часов 30 минут поняла, что опоздала. В 6 часов 30 минут я вдруг поняла, что, еще не сделав ничего из запланированных дел и двигаясь с опережением графика, я уже безвозвратно опоздала. И как бы я сейчас ни суетилась, ни напрягалась, ни потела и ни прыгала свои 1001 раз с утроенной скоростью, ни носилась по кухне с кастрюльками каши, как бы стремительно ни метала в детей йогурты, а в себя кофе, как бы резво ни струила по метро в садик, сегодня, во вторник, 13 октября, я уже везде, везде, везде, везде опоздала.
Поэтому в 6 часов 32 минуты я сняла ноги со стола и, злорадно оставив холодильнику веселые новости от Первого канала (интересно, перемкнет морозильную камеру от ужасов, которые она увидит на экране?), вышла из кухни, твердо направившись в спальню.
В 6 часов 33 минуты я уже опять спала.
Проснувшись от радостного крика детей: «Мама-а-а-а, мама-а-а-а-а, доброе утро!!! Мы проспа-а-а-а-али!», я скрестила себя с цифрой 11 на циферблате будильника и удовлетворенно подумала: «а вот теперь я все успею».
А вот теперь я все-все-все успею.
И я успела. Успела к тебе на твой 45-й день рождения.
И кроме чувства дружбы и тонкой нити крепкого родства между нами уже двадцать лет, кроме твоей тишины в трубке, когда я знаю, что ты плачешь, кроме твоих постоянных извинений за то, что отрываешь меня от моей важной, важной, черт возьми, неважной жизни, кроме нас, единственных двоих, оставшихся в живых из отряда питерских пленников конца прекрасной эпохи, кроме тебя, идущей по Старому Арбату с моей глиняной чашкой кофе, кроме твоих глаз с картами Тбилиси, кроме тебя, нет ничего.
И я успела.
Я успела.
Мимо суеты. Которую ты ненавидишь. И которая тебе, великану, мстит за это.
P. S. После так и не раскрытого убийства Бориса Немцова в периодических изданиях появилось много о нем воспоминаний. Мой любимый текст о Борисе написал Валера Панюшкин.
В нем говорилось о том, что абсолютно стремительный, быстрый в каждой минуте своей жизни Борис Немцов всякий раз перед самой важной, самой главной минутой принятия решения всегда начинал двигаться как в рапиде, как будто в оливковом масле, сбрасывая скорость движения практически до нуля. Почему он это делал?
Может, тоже пытался победить ловушку суеты и успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть????
Посвящаю это Ирме Комладзе.
Журнал «Русский пионер», ноябрь 2015
Заприте меня
Я – капсула, мне необходимо сохранять целостность, иначе стенки растворятся в суете, и участь моя – что финал таблетки в прямой кишке. Навылет, блин, в открытый космос.
Поэтому я решила больше не покупать джинсы, носить то несметное одинаковое количество, что когда-то зачем-то купила.
Также я решила вообще не покупать новую одежду.
Много еды мне тоже не надо, все летит в помойное ведро, начиная от каши утром, заканчивая сырами, творожками, рыбами и тушками животных.
