– Милая, мы найдем, еще найдем, еще лучше, – повторял Сергей, уже понимая, что случилась какая-то недоступная его пониманию беда.
– Не смей идти за мной, – тихо сказала ты и пошла по причалу к набережной.
Свадьбы не было. Сергею отказали от дома. Он искал встреч, пытался объясниться, догонял после работы, встречал перед домом. Ты переходила улицу и была непроницаема.
У меня закончились сигареты и пиво. Перешел на водку. Колбаса остыла, и я порядком устал. Я – конченый алкаш. Я пью постоянно, но сегодня у меня особый повод. Сегодня у меня праздник. Сегодня я обязан влить в себя ровно то количество, которое необходимо для того, чтобы поднять трубку, когда случится долгожданный звонок. Я думаю, ждать максимум два часа. Время есть, чтобы закончить тюкать по клавишам и впервые за двадцать лет выдохнуть легко и свободно.
Ну конечно же, солнце. Конечно же, яхта. Она покачивается на волнах. Вы дрейфуете в одном квадрате невероятно прекрасной соленой воды.
Тебе предложили просекко. И сегодня ты не отказалась. Ты пригубила, и день стал еще прекрасней. Сегодня ты найдешь ключ. Ты веришь в то, что эти парни – эти настоящие итальянские просоленные на солнце мачо – достанут тебе твою игрушку.
Игрушку, которая сломала мою гребаную жизнь. Я так и не понял, что тогда случилось. Я так и не въехал, почему кусок железа для тебя был важнее моей души, моего сердца, моих чувств. Я так и не понял, а ты не удосужилась объяснить.
Но в тот момент, когда на тебя летели ножи и тарелки, а ключ летел в море, в тот момент, когда я прижимал тебя к себе, в тот момент я как никогда до этого понял, как преданно люблю тебя, как сильно боюсь за тебя, как яростно буду защищать тебя от любой опасности, как дорожу тобой. А еще я понял, что не смогу без тебя жить.
Время ползет к полудню, солнце впечатывает себя в зенит, время застыло и ждет. И вот наконец Марио в очередной раз выскакивает пробкой из воды, и в руке у него… Да-да-да-да!!!! Тот самый, тот самый, тот самый ключ-отмычка. Он совсем не похож на то, что ты нашла на блошином рынке, но ты узнаешь его, через все эти годы ты узнаешь его линии, и он действительно больше отмычка, чем ключ. Ты кричишь от счастья. Марио подходит к тебе – мокрый гигант в гидравлическом костюме.
– О! Иисусе! Дева Мария!!! – кричишь ты. – Наконец-то, наконец-то! Давай его мне!
Ты протягиваешь руки навстречу ключу, который лежит в ладонях дайвера, закрываешь глаза и в ту же секунду чувствуешь сильный и глубокий удар в область сердца. Ты распахиваешь глаза и не можешь поверить, но пятно на легкой летней блузке растекается бурым озером, на поверхности которого торчит ржавый средневековый гвоздь.
Марио легонько подталкивает тебя, и ты уносишься за борт невероятно красивой раскинувшей руки птицей. Рыбалка удалась. Ты победила.
И трубка звонит.
«Сергей, все готово. Высылайте чек. Чао».
И я встаю из-за своего старенького айбиэма и впервые в жизни, которая, так и не случившись, закончилась двадцать лет назад, не знаю, куда идти, о чем думать и, главное:
Чем заняться до смерти.
Журнал «Русский пионер», сентябрь 2016
Децтво
Одно из двух: либо у меня его не было, либо оно до сих пор.
Третьего не дано. Третье автоматом выдает взрослого. И ответственность.
И то, что я должна кайфовать от одного и того же. Но я ни фига не взрослая, ибо слова пуляю на ветер, за поступки не отвечаю и из постоянного – только опасные вещества. Белки, жирки, углеводки, витаминки мой организм воспринимает, как блокадник мясо. Полезное заходит к нам в гости редко, но заходит, слава богу. Так что как минимум раз в месяц мы с моим мозгом решаем-таки соблюсти режим и ударить печенью по спорту в противовес красному израильско-французско-итальянскому пойлу. О, простите меня, виноградники!
Еще мне не чуждо стырить рулон туалетной бумаги из запеперистого кафе «Кофемония», а также рестораций «Ванилище» и «Толстый буржуазище». Бескровные солонки, шахматоподобные гриндеры, разномастные сиротливые бокалы, пепельницы с отбитыми краями свешиваются над моей плитой невменяемой эклектичной гроздью, и некоторые экспонаты время от времени рушатся в омлет.
Молчу про количество позаимствованных мною для Наташи Кабановой, лучшего ресторатора Москвы 2006 года, меню из всех заведений, куда приземлялась наша гоп-стоп-компания, включая трактиры, и гидроподобное лубочное «Гаф-Гаф» тоже осиротело на один лист громадного русского народного ассортимента блюд и напитков. (Названия всех точек общепита, разумеется, изменены автором: не оставаться же голодным на следующий день после выхода «Русского пионера»!)
Кстати сказать, еду я не люблю до сих пор. Как было все равно в четыре, так и осталось в сорок четыре. Минус два. Думаю, идеальным для меня было бы питание космонавтов: бежишь куда-нибудь, на ходу открываешь тюбик, плюм-плюм-плюм и уже заправился. В общем, гастроном на фиг. Исчерпали.
На воровстве утвари, кстати сказать, меня не словили ни разу. Хотя стоп! Вру! Один раз словили. Было это на Елисейских с Наташей, но они сами виноваты. Май, утро, сидр, и спрашивается: сколько еще можно было ждать этот треклятый счет? Мы ждали минут сорок, а потом вдруг я встала и побежала куда глаза глядели, а Наташа за мной, и белокурое ее каре развевалось, и мы хохотали, но внезапно рыжий галльский скупердяй – атансьен, атансьен – задышал рядом, вереща на языке любви: «Лови вора! Лови вора!» О-очень неприятно. И Монпарнас не спас того, кто не смог спастись сам.
Ну их. Всех.
Слушай, а чего ты хочешь? Чего ты хочешь? Чтоб я стала взрослой, а ты ушел ровно через пару весен? Так ведь всегда бывает: родители уходят ровно тогда, когда внезапно для самих себя и необъяснимо для нас, их детей, чувствуют, что мы стали взрослыми. Я люблю тебя, папа, а ты любишь маму и свою историю, и вы друг у друга на крючке, вы следите друг за другом всю жизнь, неспособные остыть друг к другу. И все это потому, что есть я – маленькая девочка, ваша дочь, так и не ставшая взрослой. И я – чертов буфер, я – рефери и в то же время этот гребаный неприкаянный мячик во всю ширину зеленки поля для троих игроков.
Посадите меня на скамью запасных. Я устала. В мое странное продолжающееся детство свалилось еще два. Причем самых что ни на есть настоящих. И я начинаю занимать чье-то место, а мое на скамейке запасных зияет, как дырка от молочного зуба.
Нет места в запасных – посадите на скамью подсудимых. Я уже ее не боюсь. И мне там будет не тесно. Ибо совершивших мое преступление – преступление не стать взрослой и продолжать быть свободной от вас всех – не так-то много. Аминь.
Знаешь, папа, а я начинаю вспоминать каждый день, проведенный с тобой. С нуля до пяти лет.
Будто кто-то во мне включает резервную копию моей памяти, и я втыкаюсь лицом в свое детство и смотрю на него, как из гипсовой маски.
