В этой главе я обращаюсь к вам, читатели моей книги, именно так.
И вот почему.
Пару лет я вела программу «Последний Герой. Акустика редких людей».
На «Нашем радио».
Это был любопытный опыт и, возможно, когда-нибудь я его продолжу.
Ко мне в эфир приходили действительно редкие люди – прекрасные актеры Константин Хабенский, Чулпан Хаматова, Михаил Ефремов, Гоша Куценко, режиссер Кирилл Серебренников, невероятные музыканты Гарик Сукачев, Владимир Шахрин, Алексей Кортнев, Дмитрий Ревякин, Андрей Макаревич… Каждый эфир был как по льду, как по натянутому канату, без возможности разбиться, ибо моими собеседниками были настоящие Последние Герои. Ведь только Последний Герой способен жертвовать собой во имя других, что и делает его бессмертным.
Но некоторых своих героев я так и не застала в живых. Они ушли из жизни раньше, чем я начала петь. И о них был цикл моих программ. В этой книге мы публикуем несколько таких эссе.
Я не успела рассказать обо всех. В сущности, я вообще не смогла рассказать, как я их люблю и как мне хорошо оттого, что они писали песни, и смеялись, и бунтовали, и просто дышали, просто жили.
Чем больше любовь, тем меньше слов о ней.
Цой не погиб
…Когда-то давным-давно, году в 91-м или 92-м, отец научил меня играть на гитаре, а точнее, показал несколько аккордов. Три. И это стало, пожалуй, событием, определившим мою дальнейшую жизнь. Разговор с гитарой, как разговор с самим собой, с тех пор самый главный и самый нужный. Самый откровенный разговор. Непросто так разговаривать, быть честным с собой, пытаясь объяснить себя миру и тем, кто рядом. А гитара и вообще музыка в этом помогают. И без нее, без гитары, мне было бы сложнее, и разговор вряд ли бы сложился. Я не смогла бы подобрать ключ к себе самой. Не смогла бы, наверное, найти ту потайную и сложную комнату, где живет моя душа. И не резко, и не грубо, и не нахрапом, но максимально открыто попытаться поговорить с ней. Ведь душа живет в каждом из нас, делая уязвимыми и прекрасными, делая нас неповторимыми и загадочными, сложными, добрыми. В душе как раз таки акустика нашего сердца, наша человечность, наша нежность, наша доброта. Но говорить вот так откровенно с самим собой, повторяю, непросто. Да и быть обнаженным в обществе не пристало. И каждый из нас пытается найти маску защиты. И так живут миллиарды людей, забывая, какими они были и какими начали путь по земле. Но есть когорта абсолютно счастливых безумцев, прекрасных романтиков, людей-планет, людей-вселенных. Людей, сумевших сохранить свою неповторимость. Людей, способных сохранить в себе свое детство, свою радость, свою молодость, наконец. Их очень и очень мало. И их необходимо беречь. И пока они живые, и память о них, когда они уйдут к звездам. О них надо говорить, чтобы память жила. И с ними надо говорить, пока они живы, с головой улетая в их мир и подчиняясь его красоте.
«Акустика редких людей» – это их мысли, вздохи, мимика, их улыбки. И все это в тот час, когда они придут ко мне и сядут напротив, с гитарой или без гитары. Играя свои песни или ставя любимые песни в эфире – это хрупкие ребята. Но не ждите сладких правильных бесед, их быть не может. К каждому Последнему Герою у меня, по сути, всего один вопрос. Как он смог сохранить себя, кто он такой, где его место силы, где его самая что ни на есть заповедная зона? Именно это меня интересует. Меня интересует акустика моих героев. Моих Последних Героев.
Но первому гостю, к сожалению, вопросов задать невозможно. Его нет в живых уже двадцать пять лет. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда возвращался в родной Ленинград. Говорят, он уснул за рулем. Говорят, его позвали туда, где горят самые яркие звезды…
Итак, Виктор Цой. Самым правильным и естественным для меня будет ставить песни Цоя и рассказывать свою историю, связанную с ними. Я ведь не тетечка-журналист, не музыкальный, слава богу, критик, не студент по творчеству Цоя. Мы с ним жили в одно время. И так сложилось, что я приехала в Питер через три года после его ухода. И все еще было тепло и очень близко, как будто он был жив. Знаете, без этого пафоса последних лет и шума вокруг его имени. И мы пели песни в одних и тех же комнатах, и ходили за пивом по одним и тем же улицам. А я вслед за Цоем узнала, что такое «Камчатка», что такое «Улица Рубинштейна». Все было пропитано духом Ленинградского рок-клуба, который сейчас, рискну сказать, очень странно себя чувствует, и его влияние не так заметно, как это было в 90-е годы, когда было некое ленинградское братство, где все друг друга знали. И где ты, приехав из крайнего-крайнего севера, совершенно без смущения и без боязни того, что тебя не поймут, мог прийти и спеть песню. И может быть, жизнь была не такая гладкая, и может быть, не было такого количества благ, комфорта, но была какая-то, знаете, абсолютная уверенность в том, что ты молод навсегда. В том, что ты весел навсегда. В том, что тебе все по плечу, и в том, что у тебя есть классные друзья, которые пишут клевые песни и на которых ты можешь всегда положиться. Вот такой был Питер, когда я приехала в него в 93-м году и из которого ушел Виктор Цой буквально за три года до меня.
Познакомил меня с песнями Цоя, как говорят восьмиклассницы и восьмиклассники, люди в этом сложном возрасте, «мой парень». Когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, не говорили «мой молодой человек», а все говорили «мой парень» и «мы ходим». И вот «мы ходили» вместе с Женькой Горбуновым, так его звали. Мы жили тогда на Колыме, в поселке Ягодном Магаданской области. Музыка до нас доходила с большим трудом и, понятно, с гигантским опозданием. Так я услышала очень много групп, известных «на большой земле» (мы называли так Москву и Питер). На «большой земле» была известна группа «Крематорий», а мы думали, что это группа «Крем», потому что кто-то на кассете сократил слово «крематорий» до четырех букв. И так до нас доходила вообще вся музыка, включая импортную. Так доходили и песни Цоя. У Жени Горбунова получалось доставать эти кассеты с каким-то удивительным везением. Вероятно, у него были какие-то «выходы», а может быть, он просто феноменально любил музыку. Мы очень быстро росли, и адреналина нам нужно было очень-очень много. А я была девочкой критической и весьма неприступной. И сильно доставала Горбунова, адски доставала, не пускала дальше порога квартиры, держала в куртке на протяжении пяти или шести часов, ну и так далее. А Горбунов все ходил и ходил, ходил и ходил… И часто пел песню с припевом «Ууу, но это не любовь». Все время, сколько мы с ним дружили – я повторяю, «ходили», – я была уверена, что песня «Это не любовь» – его. И каково же было мое удивление, когда я узнала, что это одна из самых ранних песен Цоя. И вот, вероятно, это была не любовь, а может, и любовь… Но я в долгу не оставалась. Когда я узнала, что это песня Цоя, я уже, понятное дело, была заражена его песнями, и выбрала самый что ни на есть девичий ответ на все ухаживания Горбунова. И это была, конечно же, песня «Фильмы». Единственный, кто меня не понял в этом, была моя мама. Но слушалось это просто феноменально. Особенно рефрен «Мы не можем быть вместе». Вот такой учебник по взаимоотношениям восьмиклассников.
