Она замолкает и делает еще глоток, а потом снова качает головой:
– Такая изоляция может свернуть мозги, когда знаешь, что ты так далеко от остального человечества, что твое солнце может схлопнуться в сверхновую, и целое поколение успеет вырасти прежде, чем кто-то на Терре заметит это в телескоп. А ведь есть еще и климат. Ты можешь оказаться там, где минус двадцать пять – это аномальная жара. А кое-где три четверти года проходят без рассвета или заката.
Я даже не знаю, как ответить. Все, что она говорит, похоже на правду. Колонии – это совсем не курорты, хотя правительству и приходится разыгрывать места на кораблях в лотерее. Точно как в армии, желающих в сто раз больше, чем мест. И все же колонии, где количество человек превысило хотя бы миллион, можно пересчитать по пальцам, и мне сложно уместить в голове мысль о том, что можно жить на планете с населением в десять раз меньше, чем в Большом Бостоне. Не знаю, смогу ли вынести такое обилие свободного пространства и чистого воздуха, но мне хотелось бы попробовать.
– Если мне до конца жизни не придется носить респиратор, несколько месяцев в темноте – не проблема, – отвечаю я наконец.
Сержант Фэллон улыбается так, как улыбалась моя мать, когда в детстве я говорил что-то очаровательно невинное и совершенно нелепое.
– Идеальных мест не бывает. В общем, ты всегда обмениваешь одно говно на другое. Я лучше смирюсь со знакомым.
– А я, – отвечаю, – устал от знакомого говна и хочу для разнообразия попробовать свеженькое.
Мы оба смеемся. Я не хочу думать, что это наша последняя встреча. В предыдущие два месяца я смеялся чаще, чем за последние пару лет перед армией. Мои сослуживцы стали мне как братья и сестры, и единственное, что мне жаль оставлять, уходя из пехоты, – новых друзей. Я уверен, что на флоте у меня появятся другие, но там я снова буду новичком, которому придется доказывать, что он чего-то стоит.
– Ну, надеюсь, у тебя все получится, – говорит она. – В армии редко удается получить то, что хочешь, особенно при наших званиях. Воспользуйся этим по полной.
– Обязательно, – говорю я. – А если я услышу, как какой-то десантник гонит волну на ТА, обещаю ему вломить.
Сержант Фэллон одобрительно усмехается.
– Не подведи, – говорит она. – А чтобы ты точно не забыл, откуда ушел, я обеспечу, чтобы тебе выдали значок за боевую высадку. Такой значок на флотской униформе – как татуха на лбу: «Я бывший пехотинец из ТА».
Значок за боевую высадку присуждается бойцам строевых войск за первое десантирование в условиях вражеского огня. Что конкретно считать вражеским огнем, решает командир батальона. Кое-кто из офицеров устанавливает планку достаточно низко и учитывает высадки, где в один из кораблей пару раз попали из ручного оружия, но у командира триста шестьдесят пятого АПБ стандарты повыше. Я не сомневаюсь, что сержант, способный вить веревки из батальонного начальника разведки, сдержит свое обещание и заставит начальство присудить значок рядовому с двумя боевыми высадками.
– Думаю, вы и так достаточно для меня сделали, сержант, – говорю я. Хоть и было бы здорово прицепить значок над левым нагрудным карманом, мне не хочется, чтобы сержант Фэллон связывалась с начальством. Пусть у нее и Медаль Почета, но рано или поздно командир может решить, что она больше пригодится ТА в качестве вербовщика в каком-нибудь задрипанном офисе в северной Манитобе.
– Заткнись, и когда тебе пришлют значок, надень его на форму и покажи этим мастерам швабры и ковбоям клавиатуры, что ты – пехотинец.
– Есть, мэм! – отвечаю я.
Глава 16. Флотская подготовка
Быть флотским курсантом – это как снова вернуться в школу. Никаких суровых строевых инструкторов вроде сержанта Берка, никто никогда не повышает голос. Наши преподаватели – флотские офицеры в безукоризненно накрахмаленных рубашках и брюках.
Мы живем в общежитиях, у каждого – отдельное помещение, и первая ночь флотской подготовки еще и первая со времен КК Бостон-7, которую я провел в одиночестве. Мебель в комнате выглядит так, будто ею до меня никто не пользовался. На столе лежит новенький ПП, полки на стенах уставлены справочниками, напечатанными на настоящей бумаге, и у меня даже есть собственный туалет и душевая кабинка.
Флотская подготовка длится пять недель и почти все это время проходит в аудиториях с кондиционерами. Каждый день проводятся занятия по физподготовке, но по большей части это игры с мячом, и ни одно из них не включает в себя беготню туда-сюда по дорогам базы. Инструкторы объясняют нам, что пробежки снаружи запрещены из-за чудовищного качества воздуха рядом с чикагским метроплексом, так что мы просто пинаем и швыряем друг другу мячики в спортзале нашего «корабля».
В первую неделю я испытываю небольшой культурный шок от перехода. В учебке я старался всегда следовать за толпой и не выделяться. Здесь, на флотской подготовке, я выделяюсь, что бы ни делал. Слишком громко отвечаю на приказы инструкторов, слишком резко отдаю честь, набираю слишком высокие результаты на ФП. Складки у меня на форме чересчур ровные, ботинки чересчур начищенные, а ответы на занятиях – чересчур быстрые. Не проходит и недели, как вся учебная рота знает, что я перевелся из ТА.
Оставаться в одиночестве на подготовке несложно. Рабочий день нормирован, как и в ТА, и по вечерам и воскресеньям у нас свободное время. Я его провожу в спортзале или в комнате за чтением справочников. У наших ПП работают все функции, не то что в учебке, и я трачу кучу времени на переписку с Халли и бывшими сослуживцами. Ребята из отряда дразнят меня флотской отрыжкой, а Халли просто потрясена тем, что я умудрился перескочить в другой вид войск. Когда я посылаю ей первое письмо с нового адреса ГРЕЙСОН.А/ФП/УЦП/ТЕРРА/ФЛОТ, она обвиняет меня в невероятном розыгрыше. Приходится обменяться еще парой сообщений, чтобы она осознала, что я действительно теперь служу на флоте.
«Не представляю, как ты это провернул, но поздравляю!» – пишет она.
Я очень далеко от триста шестьдесят пятого АПБ, и майор Унверт до меня не дотянется, но почему-то мне не хочется рассказывать Халли о Детройте через АрмНет. Не только из-за того, что не знаю, кто еще может читать нашу переписку, но и потому, что обнаруживаю свою неспособность переложить события в текст. Три раза я пытаюсь сочинить сообщение, но все черновики оказываются в электронной мусорной корзине моего нового флотского ПП. Я хочу рассказать ей лично. Не хочу полагаться на электронное письмо, в котором она не сможет увидеть мое лицо и услышать голос, чтобы объяснить, почему я взорвал здание, в котором была, может быть, сотня людей, просто чтобы спасти свою жизнь. Я до сих пор не уверен, что могу оправдаться перед самим собой. Вместо этого я раскрываю ей кусочек правды: сержант потянула за несколько ниточек из симпатии ко мне.
«Через несколько недель ты отправишься в техшколу на Луне. Волнуешься?»
«А то, – отвечаю я. – Буду первой коммунальной крысой из нашего квартала, полетевшей в космос. Из твоего окна Землю видно, или как?»
