«Сандаловое дерево?..»
Или нет. Эгар потерял эту ноту, когда ветер переменился. Он завертел головой, глубоко вдохнул, пытаясь ощутить ее снова. Огляделся, чувствуя, как внутри зарождается чувство обреченности. Увидел, как огненный дух-проводник стал дерганым и нерешительным, заметался в воздухе рядом с ними. Арчет в глубокой задумчивости смотрела вниз – на то, что построил ее народ в этом месте…
Внезапно в нос шибануло анисом. Ветер налетел опять, принес запах сандалового дерева – более сильный, не оставляющий места для сомнений. Эгар услышал, как переговариваются мужчины, слишком молодые или слишком удачливые, чтобы понять, что это значит. Уставился на зияющие впереди дыры. Снова почувствовал тепло в воздухе, как в первый раз, – и понимание обрушилось на него, как руины за спиной.
«О нет…»
Но он знал, что не ошибается.
Где-то внутри него проснулся холодок, пробирающий до костей. Воспоминание оскалилось, словно череп, поманило костлявой рукой.
«Ну-ну, Драконья Погибель. Вот и настал этот момент, после стольких лет».
Он схватил подругу за плечо.
– Проснись, Арчиди. У нас неприятности.
– Неприятности? – Полукровка моргнула, все еще погруженная в свои мысли. – Какого…
Она уловила прилетевший с ветром аромат специй. Ее глаза широко распахнулись от потрясения. Эгар уже снимал с плеча копье-посох, выкованное Стратегом. Он сбросил мягкие тканевые чехлы с обоих лезвий, не обратил внимания, что они упали за землю. Позже будет достаточно времени, чтобы их разыскать.
Если оно наступит, это «позже».
– Оружие наголо, – рявкнул он остальным, когда они начали собираться вокруг. – Возвращайтесь в те руины и найдите укрытие, быстро.
– Опять ящеры, командир? – спросил кто-то.
Ему хватило времени на одну натянутую улыбку.
– Боюсь, что нет.
– Но…
Сквозь ветер из кириатских ям внизу донесся звук, расколовший воздух. Пронзительный вопль, который Эгар надеялся никогда больше не услышать, разве что во сне. Крик, подобный скрежету рвущихся листов металла, который могла бы издать в пароксизме отрицания осиротевшая богиня-воительница: безбрежное бессмертное горе, переходящее в безумный гнев утраты. Словно долгий и гулкий вопль огромной сгорбленной хищной птицы.
– Это дракон, – просто ответил он. – И, судя по голосу, довольно большой.
Глава сороковая
Термин «пират» вызывал на просторах Лиги некоторые семантические трудности.
В современном популярном употреблении это слово было фактически искаженным парашским диалектным термином, используемым в южных городах и заимствованным в то время, когда Парашал был восходящей силой в регионе. Южные прибрежные государства Джерджиса издавна занимались морской торговлей, отлично знали, что пиратство – ее истинный бич, и обозначили его соответствующим образом, недвусмысленно осудив. Но Парашал был горным городком, уютным и безопасным, расположенным среди возвышенностей Джерджиса в нескольких сотнях миль от океана. У его жителей имелись примерно одинаковые шансы быть похищенными двендским суккубом и пострадать от зверств настоящего живого пирата, так что они склонялись к более романтичному взгляду на эту профессию. Одна за другой стали появляться истории о смелых молодых людях, неизменно красивых и благородных, которые искали удачу в открытом море, героически сражаясь с продажными портовыми властями и несправедливыми морскими владыками. Таким образом, слово «пират», закрепившись в парашалской доминирующей культуре, обросло избирательной драмой и романтикой, какие влекли за собой эти повествования, подобно тому, как леденец, который уже успели обсосать, обрастает защитным слоем пыли и ворса, лежа в кармане.
Последовавшая череда культурных и политических сдвигов – проще говоря, война – привела к тому, что господствовать в регионе стал северный Трелейн, однако к тому моменту парашский диалект сделался доминирующей формой наомского на всем полуострове Джерджис: его преподавали в школах и храмах, использовали в договорах и контрактах, считали цивилизованной и утонченной нормой, по которой оценивали всех по-настоящему образованных людей. Таким образом, общепринятая форма слова «пират» сохранила всю сопутствующую парашскую двусмысленность, наряду с павлиньим хвостом причудливых героических историй, сочиненных и записанных людьми, которые, случись им столкнуться с настоящими морскими разбойниками, несомненно, с воплями убежали бы прятаться в ближайшем нужнике.
Этой тенденции не помешало и то, что Трелейн был в равной степени военной и торговой державой, по крайней мере по своим стремлениям, и в значительной степени зависел от легализованного пиратства, позволяющего усилить морское владычество. Выдача каперских свидетельств известным прибрежным бандитам была дешевой и полезной заменой собственного флота, не говоря уже о мощной поддержке морской торговли: ведь одним росчерком пера можно было обеспечить не только спокойствие своих торговых кораблей, но и серьезные затруднения конкурентам, пока те не сочтут нужным заплатить за защиту.
Со временем эта основанная на каперстве стратегия позволила Трелейну расширить и укрепить господство над всеми прибрежными городами в Джерджисе – и даже над несколькими южными поселениями, которые время от времени предпочитали считать себя частью Империи. И вместе с господством созрел обильный урожай новых героических историй, в которых термины «пират» и «капер» стали более-менее взаимозаменяемыми, а кровавая специфика профессии замалчивалась вследствие превознесения триумфального конечного результата. Таким образом, пираты стали принцами-воителями, завоевателями и знаменосцами, бдительными военными стражами справедливой торговли, самоотверженно посвятившими себя Великой Славе Трелейна – а в конце концов и Великой Славе Трелейнской Лиги в ее борьбе с растущей мощью Ихельтетской империи.
Возможно, вдохновленный всей этой сумбурной и сбивающей с толку этимологией, Шиф Грепвир начал свою пиратскую карьеру в юности. В одиннадцать лет он был юнгой на каперском судне, в четырнадцать – членом абордажной команды. За месяц до пятнадцатилетия уже командовал собственной абордажной бандой, а через год после этого стал капитаном отряда на рейдерской каравелле «Санкция Соленого Владыки». Три года спустя он убил шкипера «Санкции» во время ссоры из-за трофеев, использовал убийство как предлог для полноценного мятежа и той же зимой объявился в Трелейне, требуя передать ему каперский патент, за который хотел заплатить полным трюмом добычи. Трелейнская Канцелярия, почуяв многообещающего партнера, уступила.
На новом каперском свидетельстве значилось имя: «Акулий Хозяин Вир».
– А точно, он. – Клитрен налил себе еще одну порцию рома, осушил одним глотком и вытер рот. – Да, когда я был пацаном, он иногда зимовал в Хинерионе, возвращаясь после набегов на имперское побережье. Но его корабль назывался не «Санкция Соленого Владыки», а как-то по-другому. Короче.
Рингил кивнул.
