– Ничего удивительного. Со сломанными ногами он вряд ли мог оттуда выбраться, прежде чем все запылало. – Внезапно Рингил вновь взял себя в руки, и это оказалось легко. Он пожал плечами, стал изучать ногти. – Расскажи он мне то, что я хотел узнать, мог бы остаться в живых.
– Ты… – Гингрен теперь тяжело дышал, – убил достойного трелейнского торговца только потому, что он участвовал в легальной торговле. А теперь еще и шутишь мне в лицо? Ты мне не сын! И никогда им не был!
– Да, за последние несколько лет это становилось для меня все более ясным. Может, стоит поговорить на эту тему с мамой. Может, она чувствовала потребность в более…
– Рингил!
Громкий надменный возглас Ишиль Эскиат прозвучал как пощечина. Это заставило его замолчать так, как ничто другое не смогло бы. Он увидел, как она присоединилась к своему мужу позади шеренги вооруженных людей, и его сердце немного сжалось от этого зрелища. Он поморщился.
– Прости, мама. Это была дрянная шутка.
– Зачем ты здесь, Рингил? – спросила она тем же звонким голосом. – Я не верю, что ты собираешься причинить нам вред, и уж точно не думаю, что ты пришел просить прощения.
– Права по обоим пунктам. Я здесь за сведениями и уйду, когда их получу.
– Понятно. – Это прозвучало слегка едко. – А если мы не сможем предоставить тебе эти сведения, какова будет наша судьба? Ты и нам переломаешь руки и ноги, подожжешь дом и оставишь гореть?
Он подавил боль, затолкнул ее подальше.
– Нет, госпожа моя, я так не поступлю. Я не забыл свою кровь, в отличие от собственного отца. Вам не стоит бояться меня или моих людей, если вы убедите ваших отступить и сохранять хладнокровие.
Последовала долгая пауза. Гингрен нахмурился. Пикинеры выглядели неуверенно. Затем Ишиль сделала еще пару решительных шагов вперед, так что оказалась практически между двумя воинами с копьями-посохами.
– Отойдите, – резко сказала она. – Здесь не будет никаких драк.
Гингрен вспылил:
– Клянусь яйцами Хойрана, женщина, если ты думаешь, что я…
– Я думаю, муж мой, что у меня нет ни малейшего желания видеть, как семейное белье вот так стирают и высушивают прилюдно. Я бы очень хотела, чтобы наш гость вошел и сказал то, что хочет сказать, наедине. – Она бросила на Гингрена колючий взгляд, который невозможно было не заметить даже в таком тусклом свете. – Это было бы политически верно, не так ли, муж мой?
И опять наступил сложный, скрипучий момент, во время которого пикинеры сердито переглядывались. Рингил видел их замешательство и знал, что оно может оказаться смертельным. Он очень медленно и безвольно поднял руку, обращаясь к своим людям:
– Отойдите. Пусть поймут, что вы не притворяетесь.
Он услышал звуки, свидетельствующие о том, что арбалетчики демонстративно опускают оружие и встают. Увидел облегчение на лицах людей напротив. Дружелюбно кивнул пикинерам. Принял менее напряженную позу.
К тому времени, как Гингрен последовал его примеру, наконечники копий уже начали опускаться.
– Ладно, отойдите. – Приказ прозвучал отрывисто и нелюбезно. – Но твои люди останутся здесь, Рингил. И ты отдашь мне свой проклятый клинок.
– Ничего подобного.
Гингрен выпрямился.
– Тогда…
– Муж, – резко перебила его Ишиль. – Будь так добр, дай мне руку и проводи в дом. Я что-то совсем ослабела от всей этой суеты.
Гингрен уставился на жену, его губы подрагивали. Она спокойно уставилась на него в ответ. Наконец, не говоря ни слова, Гингрен протянул руку, и Ишиль приняла ее томным жестом, который, как предположил Гил, мог сойти за слабость. Он заметил ухмылки среди пикинеров и сам удивился внезапному приступу сочувствия к отцу.
«Поздновато для этого, Гил».
И очень слабо, сквозь дождь и грозовую мглу, которую он обрушил на Луговины, черный маг услышал первые крики.
Внутри особняка Эскиатов он, ощущая внутренний зуд, остановился посреди западной гостиной, в то время как его мать – в чем совершенно не было нужды – заботливые фрейлины усадили у окна и принялись обмахивать. Гингрен оставил ее там, как какую-то задачу, которую он устал решать, подошел к угловому шкафу и налил себе стакан чего-то янтарного. Опрокинул одним глотком, налил другой, демонстративно ничего не предложив Гилу. Они оба вели себя так, словно были в комнате одни, пока Креглир не ворвался туда, явно намереваясь схватить Рингила за горло.
– Ты, гребаный…
– Крег! – Теперь в голосе отца звучала прежняя властность: он знал, что с этим сыном может справиться. – Даже не думай об этом. Я не позволю тебе устраивать скандал в присутствии матери. Помни, где ты, помни, кто ты. Ясно?
Креглир зарычал, но отступил к книжному шкафу у стены и удовольствовался тем, что смерил младшего брата убийственным взглядом. Никаких особых перемен с тех пор, как Рингил видел его в последний раз, – они и впрямь друг друга не выносили. С Гингреном-младшим Гил неплохо ладил, по крайней мере, до инцидента в Академии – и даже после этого братья продолжали относиться друг к другу с подчеркнуто любезным взаимным презрением, – а вот вражда с Крегом была чем-то утробным и вечным. Может быть, не обремененный ролью старшего, которая сдерживала Гинга, Креглир просто смог дать волю желаниям, требующим обеспечить главенство над братом. Или, возможно, он испытывал искреннее отвращение к тому, чем являлся Рингил, и всегда заявлял об этом открыто. Так или иначе, они дрались до крови с юных лет и никогда не видели причин останавливаться.
Сейчас их уж точно не было.
– Гордишься собой, братишка? – Губы Креглира скривились. – Привел врага к нашей двери, опозорил собственную мать перед чужаками и слугами.
Гил посмотрел на него.
– Хочешь, чтобы тебя отшлепали, Крег? Я готов.
Он смотрел, как Креглир брызжет слюной и кипит от злости, зная, что брат ничего не сделает, раз уж отец взял его на поводок. Забавно: так мог бы выразиться Драконья Погибель. Или нет, ведь он, как ни крути, знал толк в обращении с трудными братьями.
– Ты, мразь пидорская. Если бы матери не было в этой комнате, я бы…
– Ты бы сдох. Вот что бы ты сделал. А теперь заткнись на хрен, дай мне поговорить со взрослыми. – Рингил повернулся к Ишиль. – Я рекомендую тебе по меньшей мере завтра оставаться дома, мама. Люди, что ждут меня снаружи, – лучшее из того, с чем я пришел в Трелейн.
Ишиль уже прогнала воркующих фрейлин с веерами прочь. Теперь она села в кресле прямо, пристально глядя на него, и предобморочной растерянности в ней было столько же, сколько в нахохлившемся ястребе.
– Что ты наделал, Рингил? – тихо спросила она. – Нам сказали, что ты мертв. Что ты навлек на наши головы?
– Я освободил каторжников на тюремных кораблях и доставил на берег.
