Люди Марнака сделали охранительные жесты, как и копейщики на воротах. Он и сам изобразил такой же, скорее для солидарности и внешнего вида, чем чего-то еще. Полтар, конечно, много пел и плясал по поводу кометы – бормотал что-то загадочное о грехах членов совета, о сердитых Небожителях, о грандиозной надвигающейся угрозе. Обычная хрень. Марнак не придавал большого значения предзнаменованиям: он слишком много путешествовал и слишком много видел за эти годы. Но когда проснулось небо, проснулся и шаман, и это само по себе стоило бессонной ночи или двух – как только Полтар Волчий Глаз входил в раж, никто не мог предсказать, куда заведет его пляска и насколько она выйдет из-под контроля. И не было похоже, что он сделался более уравновешенным за последние два года, с той поры, как его судьба благоприятным образом переменилась. Эти дыры, которые он любил проделывать в собственной шкуре, и этот взгляд… Шаман не хотел, чтобы кто-то покидал территорию скаранаков после падения кометы, не говоря уже о том, чтобы поехать в Ишлин-ичан, – Марнаку пришлось столкнуться лицом к лицу с паршивым старым ублюдком, чтобы отправиться в это путешествие, и теперь он задавался вопросом, стоило ли оно того.
«Хватит мрачной хрени, кочевник. Ты же не за этим приехал в город? Сможешь от души поныть, предаваясь безнадежным думам, когда вернешься в свою юрту».
Он подавил дурные предчувствия и постарался вызвать в себе приличную степень предвкушения, когда они рысцой въехали на невысокий холм, на котором стоял город. Спутники Марнака чувствовали себя отлично: обменивались грубыми шутками, смеялись, весело окликали прохожих и женщин в окнах верхних этажей. Ничего удивительного, для них эта поездка была важным делом – ни один из этих парней за всю свою жизнь не покидал степь. Но Марнак видел шпили и купола имперской столицы, зубчатые башни ее северных соперников в Лиге. Он жил, трахался и пьянствовал в тех местах бо́льшую часть своей юности, а потом еще немного. Ишлин-ичан не шел ни в какое сравнение со всем этим. О, конечно, тут было не так уж плохо, но случалось, что такие визиты казались ему презренным удовольствием, как прогулка верхом на угрюмом вьючном муле, когда ты привык к боевым жеребцам. В последнее время даже шлюхи не помогали.
«Ты просто стареешь. Сам понимаешь, пятидесятое лето надрало тебе задницу».
Несколько лет назад все было гораздо проще. Он вернулся из Ихельтета богатым и с запасом историй о войне, которого хватило бы, чтобы попасть в Небесный Дом дюжину раз. Он купил долю в скаранакских стадах, нанял младших, неустроенных сыновей из хороших семейств, чтобы помогали заботиться о вложениях. Женился на проницательной пышнотелой вдовушке, усыновил ее детей и зачал еще двоих собственных. С течением времени, по мере убывания изначального огня, Марнак обнаружил, что его время от времени тянет в Ишлин-ичан, чтобы испробовать странное, но Садра была женщиной проницательной во многих отношениях и не очень-то дулась или злилась. Он каждый раз пережидал ее холодность с терпением и невозмутимостью человека, за годы профессии привыкшего пережидать гораздо худшие вещи; пока суть да дело, баловал ее подарками, извинениями и выражениями неизменной привязанности, пока она не сдавалась.
В конце концов между ними установилась негласная договоренность: он будет заниматься тем, чем нравится, в других постелях, только подальше от лагеря, чтобы не ставить ее в неудобное положение, и не слишком уж часто. Следовать правилам было достаточно легко – да и все равно Садра в хорошем настроении могла заткнуть за пояс почти любую шлюху. Изо дня в день Марнак ощущал себя счастливее, чем мог бы когда-то предположить, думая о собственной поре заката – ну, перво-наперво, он до нее дожил, – и если бы Драконья Погибель не впал в безумие берсеркера и не сбежал, наверное, даже смутные дурные предчувствия не волновали бы его и вполовину так сильно. Ему казалось, что, если бы Эгар был все еще рядом и громко ворчал о жизни в степи, было бы намного легче подавить собственную ностальгию и жить дальше.
«Яйца Уранна, Эг, куда ты подевался? Что за хрень приключилась с тобой на самом деле?»
Конечно, у них была история Эршала и доказательства, которые как будто ее подтверждали. В ту ночь он въехал в лагерь на хромающей лошади, изможденный и измученный, с испуганными глазами и бормоча небылицы о южных наемниках – друзьях Драконьей Погибели, о демонах в траве. Показал им тонкие кровоточащие раны от ударов плетью на конечностях и в нижней части боков своей лошади. Сцена резни, к которой он привел их на следующее утро, выглядела совершенно нереальной, и шаман, конечно, извлек из нее максимум пользы.
«Так я всегда и думал. Драконья Погибель продал себя южному богу-демону. Он разгневал Небожителей своими порочными иноземными привычками. Как иначе объяснить такое зверство, учиненное с плотью и кровью скаранаков…»
И так далее.
Если призадуматься, ничего из этого не имело большого смысла. Но к таким вещам привыкали, если дело касалось шаманства. И, в конце концов, что бы ни случилось предыдущей ночью, Драконья Погибель не мог рассказать свою версию этой истории. Они не нашли ни его тела, ни следов – по крайней мере, таких, какие могли бы обнаружить разведчики, – но все снаряжение бывшего вождя исчезло. Копье-посох, седельная сумка, ножи – все пропало без следа, как и владелец, и с каждым часом это все сильней приобретало опасное сходство с колдовством и признанием вины. Единственным доказательством того, что Эгар там вообще побывал, оказался его ихельтетский боевой конь, лежащий мертвым на боку, утыканный стрелами Эршала… «Он поднялся на дыбы и набросился на меня, его глаза пылали, и демоны наделили его даром речи, так что он стал проклинать меня на южном языке, и сердце мое заледенело от этих чужестранных звуков, – сказал им выживший. – Что еще мне оставалось делать, как не прикончить его?»
И Полтар с торжественным видом кивал, стоя рядом.
Марнак поморщился при этом воспоминании. Он никогда не возражал против быстрого возвышения Эршала до статуса вождя в последующие недели, потому что это имело смысл. Клан нуждался в преемственности: схватка за власть между главными скотовладельцами была недопустимой вещью после всей этой жути. Шаман поддержал Эршала, а значит, боги тоже. Гант, еще один выживший брат Драконьей Погибели, выразил согласие кивком. Да и Эршал, по правде говоря, был неплохим кандидатом на эту должность. Молодой, но проницательный и с инстинктивным пониманием политических потребностей, которые Драконья Погибель никогда не осознавал или не утруждался их учитывать. Новый вождь уважительно выслушивал скотовладельцев и прочих клановых седобородых мужчин, а симпатии тех, кто моложе, завоевал благодаря тому, что был отличным стрелком и наездником. Уже через несколько месяцев все с некоторым облегчением твердили, что его следовало избрать вождем с самого начала…
Возгласы спутников вернули Марнака к реальности. Его звали по имени и смеялись. Железный Лоб моргнул и огляделся. Увидел, что так погрузился в воспоминания, что едва не проехал мимо места их назначения.
«Оперенное гнездышко».
Это строение – высотой в три этажа, сложенное из дешевого кирпича и бревен, с надписями красным по-тетаннски – опасно перекосилось влево, и Марнак предчувствовал, что в один прекрасный день очнется погребенным под обломками. На крыльце лениво разлеглись несколько девушек, не занятых работой, – окликали прохожих и устало выставляли товар. Их глаза были подведены кайалом в наивной уверенности, что это следует ихельтетской моде, а грязноватые наряды отдаленно напоминали гаремные одежды. В названии заведения, конечно же, скрывалась шутка – двойной смысл, как и у большинства других публичных домов в городе. Но шутка была тетаннская, на маджакский переводилась плоховато, и за эти годы Марнак устал объяснять ее смысл товарищам по кутежам, которым, так или иначе, было все равно.
