Рингил распахивает глаза и скрещивает взгляд с чужеродным взглядом Латкина. Хватает двенду за плечи обеими руками.
– Иди сюда, ублюдок!
Он тянет вниз, сильно. Двенда отшатывается назад, почти теряет равновесие, его лицо искажено от потрясения, он пытается вырваться. Рингил, воспользовавшись этим, поднимается на ноги, движется вслед за Латкином, спотыкаясь вместе с ним, не отпускает. Бьет двенду в лицо головой, краем железной короны разбивает изящный нос. От удара призыватель бури отлетает к ближайшему из стоящих камней. Рингил смутно слышит крик Рисгиллен – стоит предположить, теперь-то она поняла, что все пошло не так, – но у него нет времени о ней тревожиться. Икинри’ска проникает в оставленный зазор, и Гил использует эту силу как рупор для сбора войск. Его крик раскатывается над Серыми Краями…
– Друг Воронов! Пусть придет Друг Воронов!
«Мое имя – сложная штука…»
«Я гость желанный в Доме Воронов и иных пожирателей падали, вослед за воинами грядущих, я друг черных воронов и волков; моя суть – неси меня, убивай мной и умри со мной там, где кончается путь; нет во мне медовых слов о грядущей долгой жизни, есть во мне железное обещание: никогда не быть рабом».
Латкин кидается на него с рычанием, из носа двенды течет кровь, пальцы прорастают волчьими когтями и тянутся как ветви зимних деревьев. Он проворный, яйца Хойрана, он очень проворный – но он не солдат, и это заметно. Он охвачен сверхъестественной, чужеродной яростью, но она направлена не туда, куда надо. Рингил стоит на месте с каменным лицом. Отбивает атаку призывателя бури жестокими ударами; тот задевает его когтем, рвет кожу на горле, но – ха! – он хватает Латкина, разворачивает. Держа за волосы и шею, свирепо толкает лицом в стоящий камень.
«Там, где кончается путь…»
Слова эхом отдаются в голове, словно колокол затонувшего корабля, что много веков пролежал на глубине, но теперь быстро приближается… «До конца пути… важно то, что я буду рядом с тобой…»
«Призови меня…»
– ПУСТЬ ПРИДЕТ ДРУГ ВОРОНОВ! – Он кричит, продолжая разбивать физиономию двенды о грубо отесанный камень.
И, кажется, самым краешком чувств воспринимает ответный крик.
Рисгиллен приближается, обнажив длинный меч; Рингил чувствует, как она бежит к нему через круг. Но Латкин уже мертв или почти мертв, и Гил стряхивает путы с икинри’ска, словно витки истершейся, прогнившей веревки. Хватает первое, что приходит на ум, какой-то незначительный отвлекающий глиф, швыряет, позволяет ему взорваться в глазах Рисгиллен. Ощущает, как она спотыкается; разворачивается, волоча за собой то, что осталось от Латкина. Бросает умирающего призывателя бури под ноги Рисгиллен, сбивая ее с пути на время, которое ему нужно, – время, о котором он знает, что оно ему нужно, и еще он знает, что оно почти истекло.
За Рисгиллен следуют остальные двенды из круга. Он видит, как они запоздало хватаются за оружие, неуверенно движутся вперед. Он снова обращается к колдовству: еще три раза швыряет тот же глиф, который заставил Рисгиллен споткнуться, как будто бьет кинжалом в плоть, – двенды вздрагивают, а потом принимаются молотить руками по чему-то в пустоте. Но они не падают; Рингил не знает наверняка, что для этого нужно, он даже толком не понимает, что с ними сделал сейчас, – просто этого пока достаточно, – и какой-то вшитый в самую суть инстинкт икинри’ска подсказывает, что не стоит вкладывать в происходящее слишком много усилий: это не битва, это всего лишь…
…Сбивающий с толку вой – Рисгиллен поднимает глаза от разбитого лица Латкина, не в силах поверить в увиденное. Она еще не поняла, что пошло не так, кто стоит перед нею во плоти Рингила. Гил ухмыляется ей, прижимается спиной к стоящему камню, раскидывает руки с изогнутыми ладонями – они пусты, он вооружен лишь холодным воздухом и желанием причинять вред. Этого достаточно – чего-то в его позе или усмешке – он видит, как меняется ее лицо, как сужаются от ярости глаза, и понимает, что до нее дошло.
– Ну вперед, – говорит он, тяжело дыша. – Тебе пора присоединиться к братцу.
Ее глаза продолжают сужаться, превращаясь в щелки, и сам ее облик становится демоническим, когда челюсть удлиняется и во рту прорастают клыки. Отголосок воспоминания из другого времени и места обжигает одну сторону лица, проникает в глаз, словно штырь. Рингил подавляет его, продолжает ухмыляться, ждет, чтобы она сделала свой ход – клинок или магия, теперь ему уже все равно, он…
Камень раскалывается, разлетается на осколки, и они жалят его лицо.
Друг Воронов.
Из грубо отесанного, забрызганного кровью гранита рядом с Рингилом, словно древко стрелы из тела, торчит его меч – словно какой-то безнадежно запоздавший бог-курьер, спеша, швырнул владельцу кириатский клинок, и тот, пролетев последнюю сотню шагов, смертоносным ударом пронзил стоящий камень насквозь.
Рисгиллен отшатывается.
И где-то вдалеке, едва уловимо, бледным проблеском, мелькает образ чего-то огромного, непостижимо громадного; оно спотыкается – теряет равновесие – падает плашмя на свою жирную гребаную морду, тем самым изменяя расклад сил.
Правая рука Рингила хватает меч. Он почти не осознает это действие как свое собственное: рука поднимается, тянется поперек груди, пальцы сжимают рукоять. Он поднимает руку, упирается ею в камень у лица, напрягается и тянет меч – сердце замирает на миг, когда тот не движется – «Тяни, герой, тяни, мать твою!» – Гил изо всех сил упирается другой рукой, и вот он идет, выходит из камня с почти музыкальным скрежетом. Краткая россыпь искр сопровождает момент, когда острие и кромка меча наконец-то вырываются из гранита, и Друг Воронов опять с ним.
Рингил издает единственный резкий возглас ликования. Почти выкашливает его из горла, а потом берет меч обеими руками и протягивает Рисгиллен, словно подношение. Она теперь поднимается как нечто военное, как шипящая гибкая рептилия из касты воинов, загнанная в ловушку. Озаренный синим светом меч плетет узор, но в нем нет ни убежденности, ни силы, а она пытается призвать что-то… нечто…
Икинри’ска прыгает вперед и рвет это на части, не дав ему обрести форму.
Он дрожит от отдачи. Хьил был прав: магия глифов больше не в нем – она и есть он: она надела его как кольчугу. Теперь невозможно определить, где заканчивается она и начинается он сам.
– Ты это чувствуешь, Рисгиллен? – кричит он ей в лицо. – Ты чувствуешь, как мало осталось страниц?
Остальные двенды кидаются к ней с флангов – возможно, это почетный караул, ему не суждено узнать, – и Рингил замечает секиру и поднятый щит слева от себя, а справа – длинный меч, опустившийся словно коса, а потом он кидается в битву, растворяется в ней, и в голове у него раздается высокий тонкий бесконечный звук: то ли песня Друга Воронов, то ли его собственный боевой крик. Кириатская сталь встречает двендскую мерцая, двигаясь со скоростью, невозможной для любого клинка, выкованного людьми, – она отбивает длинный меч, возвращается навстречу секире. Икинри’ска пробуждает к жизни траву, опутывает ею ноги пошатнувшегося двенды, хватает осколки разбитого мегалита за спиной Рингила и рассыпает их по воздуху, словно горизонтальный град. Друг Воронов, сцепившись с древком секиры, тащит ее вниз. Пинок в незащищенное колено, щит делается бесполезным, меч отыскивает бедро и впивается, протыкая двендскую броню и плоть с одинаковой легкостью. Двенда падает, разинув рот в крике, и Гил успевает разрубить бледное лицо, прежде чем резко повернуться, швыряя гранитные осколки противникам в глаза, извивающейся, хлещущей травой подставляя им подножки, почти не нуждаясь в том, чтобы отвечать на удары – двенды слишком заняты попытками отбить атаку икинри’ска с помощью собственных глифов и заклинаний…
