– Думаю, я это уже сделал, – рассудительно отвечает ему Рингил. – Чего стоит слово божества в наши дни?
Соленый Владыка возвращается, и на мгновение Гилу кажется, что под шляпой извивается что-то нечеловеческое, стремится вырваться на волю. Потом оно исчезает, и лишь ярко горящие глаза свидетельствуют о том, что перед ним не человек, а нечто иное.
Даковаш обходит его по кругу, вплотную. Наклоняется к плечу.
– Я самый неистово-капризный из Небожителей. – Его голос – змеиное шипение. – С чего ты взял, что я выполняю свои обещания?
– Ты крикнул достаточно громко, чтобы все услышали.
– А кто еще, по-твоему, меня услышал? – Соленый Владыка опять крадется вокруг него, указывает на потускневшую землю и небеса, на застывшее мгновение, внутри которого они находятся. – Какая сила способна принудить меня сдержать слово?
Рингил пожимает плечами.
– Может, Стерегущие Книгу? В конечном итоге это не имеет значения. Мы оба слышали. Мы оба знаем.
– Ты скоро будешь мертв. А я, как известно, умею хранить секреты.
– От себя самого?
– О, ты удивился бы, узнав, что способен забыть бог.
– Но того старого друга, которого я тебе напоминаю, не забыл. Ведь так?
Долгая пауза.
– Я не говорил, что он был другом.
На это Рингилу нечего сказать. Бог продолжает кружить возле него, как волк вокруг добычи, загнанной на дерево.
– Ты напрасно тратишь время, прося об одолжении для Драконьей Погибели. – Под сенью шляпы мелькает жестокая улыбка. – Он мертв. Разъеден до костей драконьим ядом в Кириатских Пустошах.
Это как удар пикой в грудину, пусть Рингил и предчувствовал правду. Он напрягается всем телом, но известие заставляет его пошатнуться. Он тянется к криновому пламени в голове и животе, черпает силу.
«Рано или поздно, Гил, это случается со всеми. Драконья Погибель просто опередил тебя. Как с тем ударом, которым он прикончил дракона в Демлашаране. Просто успел раньше, вот и все дела».
Он смотрит Соленому Владыке прямо в горящие глаза. Нацепляет убийственную улыбку.
– Эй, Даковаш… и ты тоже иди на хуй.
– Ой, прости. Я тебя расстроил? Наверное, ты забыл, что я не твоя гребаная фея-крестная. Я бог-демон, владыка Темного Двора.
Друг Воронов в руке Гила нетерпеливо вздрагивает. Он смотрит на мерцающий клинок и продолжает улыбаться.
– По-твоему, я расстроен, демон-бог. Ты ошибаешься. Ты только что все очень упростил для меня. И ты все еще должен мне половину услуги, так что уебывай и займись делом.
Бог колеблется. Рингил не уверен, но глаза под полями шляпы как будто горят чуть менее ярко.
– Проваливай, – рявкает он. – Почему бы тебе не вернуться туда, где безопасно? Тут мы закончили.
– О, да пожалуйста. Не стоит благодарностей. Нет, правда.
Гил дергает подбородком в его сторону.
– Ага. Спасибо. Рад был пообщаться.
Даковаш не шевелится. Свет под шляпой гаснет. И внезапно на краткий миг Рингила посещает видение, дарованное икинри’ска. Кажется, что небо раскалывается, чтобы пролиться чистым светом, – и он видит бога застывшим на месте, как будто сожженное молнией дерево посреди вересковой пустоши, старое, ветхое и пустое: одна лишь кора и ни намека на жизнь.
Глаза Даковаша потускнели, но по обветренной щеке пробегает одинокий яркий проблеск.
– Рингил…
Гил качает головой.
– Да нормально все… Спасибо за крин. Очень пригодится.
Он закидывает Друга Воронов на плечо и уходит прочь от бога, спускается по склону к поджидающей двендской орде.
– В конце концов, – бросает напоследок, – есть судьбы и похуже, чем оказаться запертым в месте, где выбор действий ограничен теми альтернативами, которые заставляют душу гореть ярче всего.
Разве нет?
Если у бога и есть ответ, Гил его не слышит.
Двенды бросаются навстречу Рингилу. Шеренги поднимаются, и под ногами у них хрустит камень. Тут и там в тусклом свете блестит изгиб забрала или острие клинка. Рингил кивает самому себе.
– А известно ли вам, – сообщает он тоном светской беседы, – что именно позволяет мне считать, что вы не демоны и не боги?
Ответом ему становятся жгучая ненависть и напряженный пронзительный вопль, с которым двендский командир бросается в атаку. Рингил не сходит с места, принимает удар олдрейнского клинка и уводит его в сторону кириатской сталью. Мечи сцепляются и враги оказываются лицом к лицу – двенда и человек одинаково скалят зубы от усилий и ярости. Рингил шипит над скрещенной сталью:
– Вы грозите пытками детям, превращая это в свое оружие, вы призываете пламя и погибель на безоружные толпы…
Командир двенд рычит и усиливает натиск, пытаясь вырваться из клинча. Рингил удерживает позицию. Это совсем легко и почти не требует усилий. В голове у него все вопит и ликует от крина. Его голос перекрывает рычание олдрейна.
– …и вы оставляете позади себя тысячи жертв, обреченных на вечные рыдания. В этой хрени нет ничего демонического, совсем ничего. Для такого демоны не нужны.
Клинки то опускаются набок, то поднимаются вновь. Рингил наклоняется к двенде и переходит на шепот:
– Ваши поступки – это поступки людей. Заблудших обезьян, бормочущих в тумане. Вот кто вы такие и кем всегда были…
– Нет! Это не так! Мы…
– …а я таких людей, как вы, убивал всю свою гребаную жизнь.
Лицом к лицу с противником, в дюймах от расстояния, позволяющего пронзить плоть, Гил умудряется чмокнуть двенду. Тот рычит и опять пытается обернуть клинч в свою пользу.
Рингил ему это позволяет, внушая мысль о победе.
Клинки с трепетом и скрежетом скользят. Два бойца разворачиваются вокруг точки сцепления, и двенда кидается вперед с пронзительным торжествующим криком. Гил делает резкий и быстрый шаг ему навстречу, бьет локтем в лицо, обхватывает ногой лодыжки, толкает. Двенда теряет равновесие. Друг Воронов с визгом и скрежетом размыкается с другим клинком, взмывает и опускается вновь.
Отрубает олдрейнскому командиру голову.
Кровь бьет фонтаном, голова повисает на лоскуте кожи. Тело на несколько секунд замирает, прежде чем рухнуть в траву, словно в нем растаяли все кости. Рингил запрокидывает голову, кровь капает ему на лицо как дождь. Он воет, контрапунктом к плачу ветра, оплакивая все, чего никогда не имел и теперь уже не получит. Сквозь кровавую завесу в поле зрения обращает взгляд на ряды стоящих впереди двенд.
