— В том смысле, что обычно встает в это время? — поддаюсь на ее провокацию.
— Обычно он поднимается раньше, — улыбается домработница. — Но сегодня суббота и… вообще…
Ольга Викторовна ставит на плиту сковородку, и я ускоряюсь. Ничего сложного — все смешал в нужных пропорциях, поджарил и наслаждайся. Я смешиваю ингредиенты, стараясь не обращать внимания на взгляды женщины. Но здесь трудно сделать ошибку, так что замечаний не следует.
— Что я? — слышу вздох домработницы. — К моей стряпне он привык. Совсем другое дело, когда женщина готовит для своего мужчины. Это совсем другой вкус, вы согласны?
— Так у нас думает папа, — смеюсь я. — Но я иногда убеждаю его, что совсем другой вкус у еды, когда мужчина готовит для своих женщин.
— И часто он поддается? — интересуется домработница.
— Нет, — признаюсь честно, — обычно свою любовь приходится показывать маме.
— Показывать — это правильно, — бормочет женщина, занимаясь в стороне голубцами. — Прятать — оно кому лучше? Кажется, что так душе легче, а оглянешься спустя время и понимаешь, что все важное уже упустил. И так душа тогда плачет, так надрывается, а все, не исправить.
Мне уже в который раз слышится откровенный намек на наши отношения с Владом, но единственное, чем я выдаю, что понимаю их — это вздох, да и тот самовольный.
— А я ведь еще тогда подумала: хорошо бы у Владислава Юрьевича была такая девушка… — не дождавшись более очевидной реакции, продолжает женщина. — И надо же, как я угадала!
— Нет, — вырывается у меня, прикусываю губу, но так как молчание затягивается, а интерес не ослабевает, добавляю. — Мы пока друг к другу присматриваемся.
Я стараюсь не покраснеть, хотя на кухне это можно списать на излишки тепла. Добавляю в блюдо щепотку соли.
— Ну… — слышится тихое возражение, — один из вас уже, кажется, присмотрелся.
Я так внимательно всматриваюсь в творог, как будто ожидаю, что он поменяет цвет.
— И главное как ведь представил-то… — раздается у меня за спиной. — Сказал — Мария будет жить вместе со мной. Не просто «в доме». Не просто «погостит». А «вместе со мной». Ох, Машенька, вы соль добавили? Добавьте чуть.
В руках у меня солонка, рука над тарелкой, но я понятия не имею: добавляла соль уже или нет. Сыплю еще щепотку, наконец-то все смешиваю и только думаю отойти в сторону, как вижу, что Ольга Викторовна увлеченно крутит голубцы и больше не отвлекается ни на меня, ни на шипящую сковородку.
Так что приходится жарить мне.
Первая партия едва не подгорает, и все потому, что из головы не идут слова домработницы. Такое ощущение, что и ее, и дворецкого я невольно мелко обманываю. Они-то возомнили себе, что у нас с хозяином дома все всерьез и надолго, а тут…
Понятно, что это касается только меня и Влада, но чемодан я буду выносить глубокой ночью, когда все уснут. Желательно — даже хозяин дома.
Хотя на последнее рассчитывать бесполезно. Я не так хорошо его знаю, но понимаю, что он не позволит мне просто встать и уйти, едва мы переспим. Точнее, едва мы сделаем то, что хотели сделать, потому что спим мы вместе уже не одну ночь подряд.
Нет, нам в любом случае нужно будет поговорить, попрощаться…
Краснею от этих мыслей, едва представив в подробностях наше прощание, поворачиваю голову и замечаю Влада, сидящего за столом. Он в домашних брюках, босой, как всегда, в какой-то светло-серой футболке, которая подчеркивает цвет его глаз, и, кажется, даже в черные волосы добавляет полосы серебра. Или все дело в утреннем солнце, которое освещает фигуру мужчины.
Не знаю, как долго он здесь сидит. Но судя по взгляду, который пронизывает меня маленькими иголочками, он в курсе, о чем я думаю. Не сомневается, что я снова ищу достойные пути отступления.
Хотя о каком достоинстве речь, если все, о чем я думаю, когда он так близко — это как запустить пальцы в его черные волосы и сорвать утренний поцелуй. Несмотря на то, что знаю — есть женщина, которая имеет куда больше прав на его поцелуи.
«Плохая хорошая девочка» — вспоминаю слова Влада два года назад.
Я не успеваю обдумать эти слова, примерить к себе, потому что потревоженная память бросает мне новый осколок и новую фразу:
«Он попытается в тебя выстрелить…»
И я наконец вспоминаю, что меня потревожило утром — сон. Это был сон, в котором ко мне приходила Алина.
Память теперь как растревоженный улей — впивается в меня болезненными укусами ос.
Я снова вижу то, что видела ночью.
Мы с Алиной гуляем по осеннему городу — обе одеты так, будто собираемся на клубную вечеринку. Подруга выглядит так же, как раньше — красивая, эффектная, длинные волосы так естественно развиваются на ветру, поэтому меня не удивляет то, что мы вместе.
Я замечаю, что ветер начинает трепать волосы Алины, а она даже не пытается их поправить. Отводит мою ладонь, когда я пытаюсь сделать это вместо нее.
— Зачем? — посмеивается она. — Теперь-то ты знаешь, что мужчинам нравятся длинные волосы.
Она протягивает ладонь, но не прикасается к моим волосам, просто проводит над ними.
— Он ведь тебе говорил, — добавляет лукаво она.
Я улыбаюсь и не пытаюсь рассказать обо всем, что происходит сейчас в моей жизни. Как всегда бывает во сне, я просто знаю, что она уже в курсе. Мы лучшие подруги, и с кем, как не с ней я бы поделилась в первую очередь?
— Как-то мне холодно, — неожиданно она останавливается посреди пешеходного перехода и делает шаг в сторону, когда я, заметив свет фар ближайших машин, пытаюсь схватить ее за руку и утянуть на тротуар.
Она растерянно смотрит вниз, переминается с ноги на ногу и спрашивает:
— Почему я не надела чулки, Машунь?
Я пытаюсь сказать ей, что мы в опасности, что нам надо бежать, что нельзя стоять на дороге. Я вижу, как светофор подмигивает машинам уже не зеленым, а красным. У нас всего несколько секунд, чтобы избежать столкновения. Я кричу ей, что нам не нужна эта боль, а я знаю, как будет больно, потому что меня уже однажды сбивала машина.
Но крик безмолвный.
Мои губы едва шевелятся, не издавая ни звука.
Я слышу скрип тормозов, снова пытаюсь схватить подругу, хотя бы оттолкнуть ее в сторону — пусть лучше ударится об асфальт!
Но она опять делает шаг в сторону и опять от меня ускользает. А машины все ближе, у меня внутри все сжимается, ожидая неминуемого удара металла о кости и плоть.
— Я хочу свои чулки, — упрямится Алина и поднимает голову, глядя на меня с непередаваемой печалью. — Машунь, скажи, почему я не могу их надеть?
Я медленно, с каким-то неимоверным трудом, качаю головой. Откуда мне знать? И разве у нас есть время на то, чтобы обсудить такую безделицу, когда через несколько секунд мы окажемся под несущейся тонной железа?!
