— Машуня, — Алина делает шаг ко мне, неожиданно хватает меня за запястья, пытается заглянуть мне в глаза, но упрямый ветер скрывает ее лицо за длинными прядями, и тут же стихает, оставляя их безжизненными паклями.
Мне становится жутко от этой картины, и от того, какие холодные у Алины руки. Хочу освободить их, и не могу, как и говорить.
— Будь осторожна, Машуня, — из-за скрипа тормозов машин, которые несутся на нас, я едва различаю шепот подруги, скорее считываю по губам, чем действительно слышу. — Он попытается в тебя выстрелить.
Не могу ничего спросить, не могу сделать ни шага, не могу все еще освободиться от этой хватки. Не могу даже закрыть глаза. Ничего не могу. И уже не смогу?..8b1163
И вдруг я понимаю, что не только я, но и Алина уже ничего не сможет, ничего не успеет, даже если мне удастся ее оттолкнуть с проезжей части, взяв удар на себя. Это все бесполезно, бессмысленно, как и поиск чулок, потому что… подруги уже нет в живых.
Ее нет.
И то, что я вижу…
Я так сильно хочу удержать ее, что мне удается преодолеть непонятную вату, которая опутала мои ноги, и обнять девушку. Я цепляюсь за нее, надеясь, что если смогу удержать, она не исчезнет, вернется — ко мне, к любимому человеку, к родителям. И, возможно, однажды уедет в Дубаи, как и хотела.
Мне просто нельзя отпускать ее.
Мне нельзя…
Несмотря на холод, который пронизывает пальцы, несмотря на страх, который я чувствую, понимая, кого обнимаю, несмотря на ужас от того, что машины все ближе и могут нас просто размазать.
— Не надо, Машунь, — голос Алины дрожит от непролитых слез, а потом я все же вижу, как ползут по ее бледным щекам влажные дорожки.
Ползут, застывают льдинками и с грохотом ударяются об асфальт, превращаясь в озеро с двумя берегами, которые нас разлучают. Мои пальцы ломит от холода и усилий, ноги соскальзывают в зыбкого берега, и тогда подруга отталкивает меня, чтобы я не упала вниз, чтобы не рухнула, как она.
— Не плачь, Машунь, — уговаривает она.
Я вижу, как отдаляется ее берег от моего. И плачу навзрыд. А подруга смахивает с прекрасного лица мертвые льдинки — одну за другой, плача со мной. Так, как умеет. Как позволено в том мире, который забрал ее.
Мимо наших берегов со свистом проносятся машины, не задевая нас, а только пугая и заставляя оглядываться.
— Меня он уже обманул, — возвращает к себе тихий голос подруги. — Будь осторожна, Машунь. Он попытается в тебя выстрелить.
Она исчезает у меня на глазах, бросив тоскливый взгляд на свои длинные ноги, как будто все еще надеясь, что чулки все же появятся. Последнее, что я помню — ее умоляющий взгляд, в котором кроется просьба быть осторожней и избавить ее от этого холода.
«Он попытается в тебя выстрелить» — словно наяву слышу последнюю фразу Алины.
Вынырнув обратно в реальность, смотрю на мужчину, который крутится у кофеварки, ползу взглядом по его сильным плечам, по спине, к которой хочется прижаться и спрятаться от этих видений. Прогнать их, забыть. А вместе с тем задушить дурное предчувствие, утопить в том жадном взгляде, с которым ко мне оборачивается хозяин дома.
Это ведь не о нем.
Это вообще ни о ком. Просто сон. Дурной сон.
Но интуиция расцветает кровавым цветком и, помахивая лепестками, шепчет, что я ошибаюсь.
Она настолько явно себя проявляет, что я даже чувствую запах той опасности, которая мне угрожает — это застарелая гниль и листья, умирающие на осеннем костре.
А еще я едва различаю запах грейпфрута и ели, пытаюсь вдохнуть глубже, и… не могу. Потому что сейчас это запах не близости между нами и не мужчины, который идет ко мне быстрым шагом, и в чьих глазах я вижу тревогу.
Это запах прощания.
ГЛАВА 35
Влад обхватывает ладонями мое лицо, но я прячу глаза, прижимаясь к его груди. Дышу — быстро, отрывисто, пытаясь прогнать сон и туман сомнений, который он пытался оставить во мне.
Прижимаюсь к сильному телу, хватаю пальцами футболку, мну ее, чтобы прижаться к теплу, которое меня успокаивает.
— Просто вспомнила сон, — бормочу, когда нахожу в себе силы отлипнуть от Влада.
Мне кажется, он не верит, но принимает мое пояснение. Заправляет за ухо мои длинные пряди, целует шрам, который так привык к его поцелуям, что я просто не представляю, как будет потом. Наверняка, он сделает то, чего не делал уже года два — напомнит о себе тихой болью.
Заставляю себя не думать об этом. Сосредотачиваюсь на том, что происходит только здесь и сейчас. Позволяю себя потеснить, и с каким-то трепетом наблюдаю, как ловко мужчина перекидывает на тарелку партию чуть подгоревших сырников, стараясь не упустить ни один.
Он кивает в сторону стола, и я послушно сажусь на один из стульев. Вскоре передо мной появляются две тарелки с сырниками — причем подгоревшие ближе к Владу; сметана, две чашки кофе, одна из них с молоком — для меня.
— Ох, как же я не уследила, — вздыхает Ольга Викторовна, бросая печальные взгляды в нашу сторону.
Я прикусываю губу, грею ладони о чашку и поднимаю голову, только когда слышу бодрое возражение:
— А мне нравится. Люблю, когда они хорошо поджарены.
Мне хочется рассмеяться, когда Влад выбирает сырник с самым черным бочком, откусывает почти половину и тщательно пережевывает. Пару секунд о чем-то раздумывает, чуть улыбается и продолжает. Сырники просто улетают с тарелки, но Влад прерывается, когда звонит его телефон.
Взглянув на входящий вызов, он поднимается, обходит стол, неожиданно целует меня в макушку, кивает на тарелку с сырниками, к которым я не притронулась, и заговорщически сообщает:
— Мне нравится этот вкус.
Он выходит из столовой, я слышу его удаляющиеся шаги и голос, и только тогда выдыхаю. На моей тарелке все сырники как на подбор, так что я беру первый попавшийся, откусываю, жую, чуть млея от того, что меня похвалили и…
Тянусь за салфеткой, потому что за таким количеством соли я почти не слышу творог!
