Тут, в Москве, никаких просторов не было. Одни дома, машины и люди, люди, люди, куда ни глянь. И солнца не было. Только какие-то вечно мокрые, хмурые сумерки.
Постепенно она привыкла, как-то втянулась в эту новую жизнь. Смирилась с теснотой, холодом, новой школой. Да и кошмары со временем стали приходить реже. А вечные дрязги мамы Люды и отчима, окрики, брань и оплеухи были, телевизор, орущий на максимальной громкости, чтобы соседи не вызвали милицию, не накапали, что в этой квартире обижают ребенка, в общем-то делом привычным. Оле, правда, казалось, что с годами мать делается все сварливее, все чаще срывается на нее. Если раньше, до того страшного случая, она еще держала себя в руках, то теперь Оле доставалось за все на свете. А отчим, идущий у нее на поводу, все чаще сдирал ремень и, отхлестав Олю, запирал ее в комнате. Оля как-то и сама привыкла считать, что она неблагодарная, эгоистичная хамка, слишком много ест, слишком вольно разговаривает, путается под ногами, мешает, еще и денег на нее уходит прорва. Поначалу она и правда пыталась измениться, быть ласковее, вежливее, старалась меньше есть, сидеть тише. Но к двенадцати годам, осознав, что от ее усилий становится только хуже, решила для себя – да, я такая. И другой быть не могу. Не нравится? Да пошли вы к черту! Ей бы только вырасти поскорее, сбежать из этой проклятой квартиры, и жизнь пойдет совсем по-другому.
На соседнем балконе хлопнула дверь. Оля прислушалась и позвала вполголоса:
– Витька, ты?
– Олька? – отозвался через пару секунд из-за тонкой фанерной перегородки, разделявшей балконы, мальчишеский голос. – Ты че тут кукуешь? Мать опять орет?
– Я наказана, – хмыкнула Оля. – Из дома ни ногой.
Она помолчала с минуту, подумала и спросила:
– Я к тебе перелезу?
– А предки по шее не дадут? – засомневался Витька.
– Да хрен с ними! Все равно дадут за что-нибудь.
Оля, оглядевшись, подтащила к перегородке старые детские санки, взгромоздила на них посылочный ящик и влезла на шаткую конструкцию. Уходящая на семь этажей вниз бездна пугала, кружила голову и тянула вниз. Но сидеть в четырех стенах, взаперти, сдаться и подчиниться запрету было страшнее. Она ухватилась пальцами за край перегородки, перекинула ногу через перила, увидела обалдевшее лицо Витьки, подтянулась.
Она уже почти перелезла, оставался один последний рывок, когда правая нога заскользила на мокрых металлических перилах. Оля потеряла равновесие, вскрикнула. Закружились перед глазами усыпанные золотыми листьями березы, перечеркнутый трещинами асфальт внизу. Сердце в груди тяжело ухнуло.
И тут подоспел Витька, схватил ее за плечо, рванул на себя. И Оля, перевалившись через перила, вместе с ним рухнула на бетонный балконный пол.
– Тьфу ты, чокнутая, – просипел Витька, отдуваясь.
– Да ладно, расслабься. Не свалилась же, – с трудом растянула дрожащие губы в улыбке она.
Витька был старше на два года и, конечно, ни за что не стал бы тусоваться с малолеткой, если бы Оля не славилась на всю улицу своим крутым нравом, смелостью и упорством. Даже старшие пацаны с невольным уважением говорили про нее: «Олька – дааа, безбашенная в край», и соглашались, что с этой мелкой дружбу водить не зазорно.
– Пошли в комнату, холодно! – позвала Оля.
Стены в Витькином логове были увешаны затертыми на сгибах плакатами со скалящимися лохматыми металлюгами. На письменном столе, на кресле, да и вообще на всех поверхностях валялись вперемешку одежда, кассеты, зажигалки, фантики, школьные тетрадки. Но внимательная Оля тут же выудила из груды наваленных в кресле вещей блестящий ярко-красный плеер, за которым хвостом тянулся провод с наушниками. Раньше она его у Витьки не видела.
– Это что? Стырил, что ли, где-то?
– Че сразу стырил, – взбеленился Витька. – Мне Косой подогнал. Продать надо на Горбушке.
– Значит, Косой стырил? – засмеялась Оля.
Она знала, что ее друзья, мальчишки постарше, не гнушаются стянуть, что плохо лежит. Могут и кошелек вытащить из кармана у зазевавшегося в транспорте лоха, и стащить что-то ценное, а потом загнать на рынке. Сама Оля таким не промышляла, но приятелей, в общем, осуждать не могла. Время было голодное, и все мечты дворовых пацанов связаны были даже не с крутыми шмотками, техникой или мотоциклами, а с тем, чтобы хоть раз наесться от пуза.
– Слушай, Олька, – Витька замялся. – Мне ващет уходить надо, дело есть. Хочешь, посиди пока у меня.
– А куда ты? – насторожилась Оля.
– Да блин.
Витька явно не хотел говорить, смущался. Но от Оли так легко было не отделаться, и, в конце концов, он, махнув рукой, признался:
– В секцию записаться хочу. Биатлон. Тут в районной ДЮСШ отделение открыли. Косой предложил.
– Ты че, Витька, спортсмен? – захохотала Оля. – Гордость России?
– Дура! – обиделся Витька. – Там стрелять научат!
– А зачем тебе стрелять, Витек?
– Круто же! – дернул плечом тот. – Ты погляди, время какое. Без волыны ты никто, а с волыной – человек.
– М-да…
Оля задумалась. Не то, чтобы ее когда-то тянуло к оружию. Конечно, фильмы про ковбоев и боевики, где благородный герой в одиночку мочит всех врагов, ей нравились. Но они и всем нравились. А вот сейчас от мысли, что можно получить навык, благодаря которому никто уже не посмеет на нее наорать, запереть, ударить, внутри стало тепло. Представилось, как она спокойно, сладко улыбаясь, достает из-под куртки пистолет и прицеливается прямо в перекошенную испещренную красной сосудистой сеточкой рожу отчима.
– Я с тобой! – решительно заявила она Витьке.
– Ты? Девчонка? – с сомнением протянул тот.
– А че, боишься, что меня примут, а тебя нет? – поддела Оля. – Давай, Витек, не дрейфь. И слышишь, найди мне кеды, что ли, какие-нибудь. А то я в тапках.
Отбор в секцию проходил во дворе спортивной школы. Стояла осень, и посмотреть навыки ходьбы на лыжах, конечно, было невозможно. Поэтому тренер, сам бывший спортсмен, потяжелевший с годами, квадратноплечий мужик с пшеничным чубом, ограничился проверкой ОФП. Гонял их по спортивной площадке, заставлял бегать на короткую дистанцию, прыгать с места, отжиматься, подтягиваться. Посвистывал в болтающийся на шее металлический свисток и делал пометки в блокноте.
– Ну а ты куда, такая дохлая? – фыркнул он, когда Оля беспомощно повисла на перекладине, безуспешно пытаясь подтянуться. – Куда тебя в биатлон несет, а? Иди вон, в секцию бальных танцев запишись.
Но Оля не сдалась. Старалась изо всех сил, пыхтела, обливалась потом, но все же каким-то чудом смогла вздернуть подбородок над турником.
– Упертая, – одобрительно протянул тренер и черкнул что-то у себя на листке.
Меткость проверяли в подвале школы, в тире. Тут пахло сыростью, плесенью. Под потолком горели тусклые лампочки. Помещение делила пополам деревянная стойка, к которой цепочками были пристегнуты ружья. У противоположной стены валялись пластиковые бутылки, жестяные банки и прочие предметы, которые можно было использовать в качестве мишеней. Но сейчас собрались они тут не для забавы, и тренер объявил, что все будет серьезно.
