– Явилась, – буркнул, не взглянув на нее Петя. – Матери нет, в магазин пошла. Бьется как рыба об лед, пока ты по больницам прохлаждаешься.
– Ну, здравствуй, папа Петя, – медленно произнесла Оля, растягивая губы в безмятежной улыбке.
Тут отчим наконец взглянул на нее и, должно быть, испугался, разглядев что-то новое в лице.
– Ты че?.. Ты че?.. – залопотал он и попятился.
– Что же ты зачокал, дорогой папа Петя? Или не рад меня видеть? – продолжила Оля и пошла прямо на него.
– Ты че, озверела, что ли? Совсем ума лишилась? – взвизгнул Петя, поспешно отступая от нее спиной вперед. – Уймись, дрянь! Я сейчас милицию…
Улепетывая от Ольги, он влетел в комнату, запнулся о стул, на спинке которого горой была навалена одежда, слепо зашарил рукой и выдернул из груды такой знакомый Оле ремень.
– Ну я тебе сейчас покажу, паршивка, – рявкнул он, наматывая ремень на руку, и тут же полетел на пол, сбитый с ног прицельным ударом в лицо.
– Нет, дорогой папа Петя, – пропела Оля, склоняясь над отплевывающимся кровью отчимом, – это я тебе сейчас покажу.
Петя, позеленевший от страха, еще орал что-то и трепыхался, когда Оля, выдернув из его рук ремень, затянула его петлей у него на шее. После же только хрипел и сучил ногами и руками.
– Ублюдок конченый, хорошо тебе было издеваться над беззащитным ребенком? Сладко?
Она вздернула его на четвереньки и потащила к балконной двери. С балкона пахнуло холодом, взметнулись в теплом воздухе квартиры снежинки. Оля выволокла отчима наружу, рывком заставила подняться на ноги и перегнула головой над дышащей морозом пропастью.
– А так нравится? Я сейчас швырну тебя вниз, дорогой папа Петя. За все хорошее. За мое счастливое детство. И никто тебя не опознает даже, потому что после такого полета от твоей наглой рожи ничего не останется. И над могилкой твоей никто не заплачет, падаль.
Отчим уже не визжал и не пытался отбиваться. Сломленный паникой, он только безвольно мотался в Олиных руках и трясся, роняя на пол кровавые брызги.
– Думал, если родителей моих больше нет, можно как угодно над сиротой глумиться? Не боялся, что Фараон с того света тебя достанет? Ну так сегодня я за него.
Соблазн разжать руки и отправить урода в последний полет был очень велик. Но в последнюю секунду заныло травмированное плечо, и боль отрезвила. Оля все же отдернула Петю от балконной решетки и втолкнула обратно в комнату. Отчим мешком свалился на пол, скуля, отполз к батарее и замер там, прикрывая руками голову. Оглядевшись по сторонам, Оля схватила бельевую веревку и, пнув Петра ногой, привязала его к трубе.
И ровно в этот момент вернулась из магазина мама Люда. Крикнула из коридора сварливо:
– Почему дверь нараспашку? Заходи, кто хочет, бери, что хочет?
Шагнула в комнату и застыла, выронив из рук пакеты. Рыжие веселые апельсины, распавшись, запрыгали по полу. Оля, сдернув с шеи отчима ремень, направилась к мачехе.
– Петенька! – ахнула та.
Затем перевела взгляд на Олю. Лицо ее перекосило, губы запрыгали.
– Оленька, не надо… Умоляю, не надо… – забормотала она.
– Что, мамуля, купила? – спокойно осведомилась Оля.
Наклонилась, выдернула из пакета мягкое колесо колбасы и смачно откусила кусок.
– Ммм, как вкусно. Ой, прости, а мне же, наверное, нельзя было? Это только для вас, а я не заработала, нечего на подкидыша деньги тратить, так? Спрячь скорее на балконе, пока я все не съела. Ты же там от меня продукты прятала, да? Которые вы втихаря жрали, чтобы мне не досталось.
– Оля, я… Я не хотела… – пятясь, запричитала мачеха.
Ольга, не желая слушать, занесла руку с ремнем, но в последнюю секунду не смогла ударить по лицу. Ремень, просвистев в воздухе, опустился мачехе на ноги. Та заверещала, рванула в кухню. Оля настигла ее и еще несколько раз ударила по заду.
– Пороли меня мало, мерзавку, да? А тебя, мама Люда, пороли когда-нибудь? Ремнем, с пряжкой, а? Как, нравится?
Она схватила осипшую от крика тетку за шею сзади и, держа крепко, стальной хваткой, прошипела:
– Где мои деньги, тварь? Где деньги, которые переводили на воспитание дочери Фараона? Отвечай!
– Отдай ей все, Христа ради… – пробулькал из комнаты Петя. – Отдай, Люда…
– Я отдам, я все отдам! – закивала мама Люда. – Только не убивай! Я отдам…
Оля неотступно следовала за ней, когда женщина, трясясь от страха и пригибаясь, шмыгнула в кухню, придвинула табуретку к стене, взгромоздилась на нее и нетвердой рукой стала снимать пластиковую решетку с вентиляционной отдушины. Пошарила рукой в темном отверстии, и на пол полетели пачки долларов, засаленные, аккуратно перемотанные аптечными резинками. Те самые деньги, которые должны были пойти на Олину еду, на одежду, на учебу, на поездки к морю. Те, которые у нее отняли, попрекая каждым куском и заставляя жить впроголодь. Ольга методично собрала их в полиэтиленовый пакет и спрятала под куртку.
Мачеха слезла с табуретки, вжалась в угол кухни, глядя на нее с ужасом.
– Это ведь ты их заложила, да? Моих родителей, – негромко произнесла Оля, неотрывно глядя ей в глаза. – На почту побежала звонить… Дала отмашку тем, кто их разыскивал, что могут приходить и брать тепленькими?
Тут мама Люда зарыдала, некрасиво распялив рот, и съехала по стене на пол.
– А что мне было делать, что? Сашка упорхнула, тебя мне подкинула, мол, не найдет никто. А они нашли! И сказали, убьем, мол, и тебя, и мужа твоего, и девчонку, если только не дашь знать, как родители за ней явятся. Я же тебя спасала, Оленька! Ты одна у меня была, своих детей бог не дал…
– Лжешь, – выплюнула Ольга. – Лжешь, мама Люда! Ты всю жизнь ее ненавидела – за то, что красивая, за то, что успешная. Что мужики на нее шею сворачивали, что за богатого замуж вышла. А тебе только твой убогий Петя достался. За то, что ты бесплодная, а она дочку родила. Потому ты ее и сдала, сука.
Она снова замахнулась ремнем, и мачеха, завизжав, съежилась и спрятала лицо в коленях.
Оля, сплюнув на пол, опустила руку, отбросила ремень в сторону.
– Лживая трусливая тварь. Руки об тебя марать неохота, – и направилась к выходу.
Уже в прихожей она мимоходом глянула в зеркало. Интересно было, что такое вдруг заметили в ней мачеха и отчим, что повергло их в такой страх, заставило трепетать и лебезить перед ней. Из темного зеркала на Олю глянуло абсолютно спокойное невозмутимое лицо, лицо мертвое и застывшее. Но самым диким в этом каменном лице были глаза – и хищные, глаза молодого изголодавшегося волка, впервые почуявшего запах добычи.
Покончив с двумя областями, которые раньше составляли значительную часть ее жизни, со спортом и «семьей», Оля временно обосновалась у Машки. Машкина блаженная мать давно уже существовала в каком-то своем мире и в дела дочери не совалась. Девушки остались предоставленными самим себе. Тут как раз и выплыла на поверхность несколько недель точившая ее мысль найти Рябого. Взглянуть ему в лицо. А там видно будет.
