То, что происходило, противоречило любимым голливудским фильмам. Никаких «Встать, суд идёт», «Протестую» — ничего похожего. Усталый судья в мятом пиджаке. Без мантии, внушающей трепет. Без шапочки-четырёхуголки.
Абу-Кишек, пытаясь сохранить достойную осанку, едва пошевелил рукой. Это должно было означать приветствие. Государственный обвинитель, прицелившись сквозь стёкла очков, отыскал нужную бумагу и подошёл к судье. Пошептавшись, предъявил документ. Судья скользнул равнодушным взглядом и сразу огласил решение:
— Предоставляю полиции два дополнительных дня для завершения следственных действий. Полиция имеет право освободить заключённого из-под стражи в любое время по решению начальника следственного отдела званием не ниже майора. Если подследственный не будет освобождён в течение двух суток, и полиция потребует содержать арестованного под стражей до окончания судопроизводства, то Буз Асад предстанет перед судом для окончательного решения. Суд окончен.
Охранник сразу же после слов судьи повернулся к Бузу.
— Вставай, на сегодня достаточно. Пошли.
Буз поднялся и, пытаясь перехватить взгляд адвоката, побрёл за полицейским. Единственное, что следовало из судейского спича — он остаётся в заключении. Кажется, на двое суток. Будет ли освобождён, теперь зависело от усердия полиции и ловкости Абу Кишека. Сейчас больше верилось в первое и с трудом во второе.
В клеть Буза не вернули. Вывели наружу и передали двум полицейским в неизвестной ему форме.
— Ты едешь на допрос, террорист вонючий, — сказал один из них и пятернёй подтолкнул к машине.
Оглушённый таким поворотом событий, друз безропотно позволил затолкать себя в джип с гражданскими номерами и тонированными стёклами. Надрывно и протяжно взвыла сирена, словно в руки правосудия действительно угодила «тикающая бомба». Так называли в органах безопасности террориста, осведомлённого о подготовке теракта. Джип рванул с места. Буз попытался что-либо разузнать, но ему бесцеремонно посоветовали «заткнуться».
В комнате для допросов рядом со следователем, женщиной неопределённых лет, в дымчатых очках под копной пепельных волос, сидел Камиль. Выражение его лица не предвещало удовольствий. Так смотрят на крысу, забравшуюся в святая святых — комнату младенца.
— Послушай меня внимательно, — после мучительного молчания, сказала женщина, снимая с Буза наручники, — у тебя осталась последняя возможность сказать правду. Переведи ему, — кивнула она Камилю.
— Я легко говорю на иврите… Служил в армии в боевых частях.
— Заткнись, гнида. Твои показания противоречат утверждениям свидетелей. Лично я не желаю говорить с лжецом на святом языке, — грубо прервала его следователь, кривя губы.
Камиль перевёл фразу на арабский, но от себя добавил:
— Брат, лучше расскажи ей, как было… на самом деле… Чистосердечно…
— Я ничего не сделал. Я не поджигал чёртову антенну, — ответил Буз, свято веря, что никто из сельчан не подставит соплеменника. Тем паче совершившего правильное с их точки зрения дело.
Камиль вздохнул и перевёл.
Следователь снова презрительно ухмыльнулась. Казалось, желваки на её лице вот-вот вскроют кожу, так сильно она сжала челюсти.
— Скорее всего, подследственный крепко уверен во всеобщей поруке. Короче, так оно и есть. Этого, кстати, можешь не переводить — повернулась следователь к Камилю и, смахнув со лба прядь волос, продолжила так, словно Буз и впрямь не понимал иврит, — видишь ли, в Израиле, с его гипертрофированной чувствительностью к правам человека, установился гнилой консенсус относительно тщательного дознания. Как-будто пытки — наследие средневековья, или того хуже, имеют одинаковый со зверствами нацистов лейтмотив. Они даже запрещены в ООН «Конвенцией против жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения».
В этот момент Бузу показалось, что он угодил в сюрреалистический фильм, настолько абсурдной была ситуация. Следователь прервалась на короткое время, налила два стакана воды из бутылки «Тами 4». Один взяла себе, второй придвинула Камилю и добавила:
— Но понимаешь, брат Камиль, какая штука, — после того, как к нашим берегам вплотную подошёл цунами под названием «мусульманский террор», тема жёсткого дознания вновь стала актуальной и заставила силовые ведомства переосмыслить возможность насилия по отношению к заключенным. Как думаешь, дружище, существует моральное обоснование пыткам в отношении человека, причастного к планированию террористического акта?
— Лично я, Лии, не нахожу оснований. Закон о правах человека…
— Да здравствует, разница, Камиль! Человека! Ты видишь здесь человека? Представь, что полиция захватила «человека», заложившего фугас в детском саду. «Человек» отказывается указать место, чтобы обезвредить бомбу. Вопрос, может ли полиция подвергать его силовому воздействию?
— Переведи ему, Камиль, я хочу услышать от него настоящую правду. Только правду.
Буз едва справился с собой, чтобы не бросить ей в лицо «Чёртова метёлка!» или, того хуже, устроить выволочку ненавистной шевелюре. Ответил спокойно, имитируя возмущение:
— Что именно… Что имеется в виду? Вы все здесь ненормальные, я требую адвоката…
— Ты прекрасно понимаешь, что! Я жду минуту! — Лии впилась взглядом в экран мобильного телефона, на часы, словно отбивавшие мгновения до взрыва гранаты.
Буз сжал зубы, и только желваки выдавали его состояние.
— Ну!!!
Буз молчал.
— Шимон! — крикнула следователь.
Вошёл полицейский и вопросительно посмотрел на неё.
— В КПЗ! В Кишон! Пусть ещё подумает. Подождём, пока вспомнит. Нам не спешно, — приказала она и приложила мобильник к уху.
Буз безропотно последовал за полицейским.
Каким образом оказался в камере, он не помнил. Всю дорогу прокручивал в голове странный допрос, напоминавший маршрут эквилибриста на проволоке. Он попытался найти причину во встрече с шейхом Музаффаром. Но то, что происходило в ресторане Калабуни, не имело отношения к террору. Лишь вернувшись ему удалось окончательно расслабиться.
Камера Бузу досталась не та, где он скоротал первую ночь. Но точная её копия. В дальнем углу, на нарах скорчился в позе эмбриона юноша, лицом чернее ночи. Его голенастые ноги в заношенных носках, когда-то белых, пугали пространство запахом. На Буза он не обратил внимания, созерцая хаотические перемещения тараканов на покрытой граффити стенке.
Через час их вывели на прогулку. Буз, чтобы отвлечься и хоть как-то занять себя, попытался разговорить чернокожего сокамерника. Титанических усилий не потребовалось. Тот словно ожидал, когда с ним заговорят. На плохоньком английском, но весьма вразумительно, эфиоп поведал друзу свою историю. Час, отведённый на прогулку, пролетел незаметно.
В семнадцать лет наивный сельский парень, приехав в город за солью, набрёл на разъезд армейских вербовщиков. Через час, бритый наголо, он стоял в форме пехотинца Федеративной Демократической Республики Эфиопия. Спустя сутки, выпустив две обоймы на стрельбище, бравый солдат Сбаберо оказался на фронте, где принял участие в Великой гражданской войне против армии сепаратистов из Эритреи. Попал в плен. Три чумовые недели подвергался пыткам. Несчастного воина избивали и насиловали, пока ему не удалось чудом бежать в Судан. Там он случайно примкнул к группе эфиопских евреев, дожидавшихся репатриации в Израиль. Сбаберо умудрился всучить взятку господину кейсу, занимавшему в общине фалашмура положение, схожее с раввином. Паренька включили в списки на ближайший рейс в Израиль. Через некоторое время Сбаберо поднялся на борт самолёта, но по прибытии был арестован. Каким образом израильтяне расшифровали его тайну, он не знал. Но предполагал, что собака кейс оказался стукачом. Притом получил от Сбаберо полноценный, очень крупный алмаз. Камень солдатик добыл, ограбив ювелирную лавку в Адис-Абебе. Для этого ему пришлось навсегда успокоить еврея-ювелира. Теперь Сбаберо ожидала депортация, причём финалом истории являлась стопроцентная смертная казнь в одной из стран возможного исхода — Эритрее, Судане или Эфиопии. Куда-куда, но в Швейцарию его точно не депортируют.
