Вызывают. Прихожу девушку смотреть, привет, говорю… где болит… давайте животик пощупаем… Смотрю и вижу: в самом низу живота у девушки татуировка – дельфинчик. Хвост у него – совсем близко к лобку, а умная мордочка смотрит вверх и находится как раз чуть-чуть выше линии бикини. Красивая у вас татуировка, думаю. Дельфины – друзья человека. А еще думаю, как бы между прочим, что если придется девушку оперировать, то дельфину ампутации хвоста никак не избежать… Ну, красота красотой, а на работе надо заниматься делом, а не созерцанием дельфинчиков. Посмотрел анализы… Внутреннее исследование особых результатов не дало – пришлось прекратить из-за сильной болезненности. Диагноз получился несколько размытый: аппендицит под вопросом, тазовый перитонит под вопросом, осложненная киста яичника под вопросом.
Позвал дежурного хирурга. Всегда полезно мнение коллеги выслушать – помогает. Дежурным хирургом оказался доктор по фамилии Чапай. Воображение тут же нарисовало Василия Ивановича на коне с гигантским скальпелем вместо сабли. Однако Чапай оказался не легендарным комдивом, а обычным индусом в чалме и с усами. Его сопровождал рыжий интерн, должно быть Петька. Хирурги долго совещались и решили – «наше». Скорее всего – аппендицит, берем на лапароскопию, но и вы, говорят, будьте наготове, на случай, если это окажется «ваше», гинекологическое. Я говорю – хорошо, буду нервно прогуливаться возле операционной, насвистывать «Боже, храни королеву» и ждать новостей. Хирурги уходят, я, дописывая историю, сижу рядом с девушкой, и тут она мне выдает:
– Если вы во время операции мне дельфинчика своим скальпелем повредите – я просыпаться не желаю! Я, между прочим, модель, и он мне нужен для работы.
– Хорошо, – говорю, – постараемся. А можно поинтересоваться, в каких журналах снимаетесь? – (Ну я же не знал на тот момент что она порнозвезда!)
– А во всяких… в тех, которые в магазинах на верхней полке стоят.
– Это каких это? Я откуда знаю, какие там журналы стоят на верхних полках?!
– Ну, порно… Слышали про такие?
– Аааа… Понятно… – (Господи, лучше бы я умер, ужас, ужас как эмберассинг!)
– Так вот, дельфинчика не трогайте! Я повторяю – дельфинчика не трогать ни при каких обстоятельствах!
Слово пациентки – закон! Пишу крупными буквами в истории болезни:
«Уважаемая хирургическая бригада, довожу до вашего сведения, что пациентка в высшей степени против повреждения лобкового дельфина (татуировки) во время операции.
Искренне ваш,
Мр. Д. Цепов,
гинекологический реджистрар»
Дописываю историю, ухожу к себе в родильное отделение. Как раз привезли кого-то со схватками в тридцать три недели. Тетенька с дельфинчиком немного отошла на второй план, так как хирурги взяли ее к себе и обещали позвать, если что, прямо на операцию.
Не прошло и двух часов – хирурги вызывают в операционную. На лапароскопии аппендицит не подтвердился, а присутствует перекрученная киста яичника, сантиметров восемь. А это показание к чревосечению – открытой операции. Захожу в операционную, моюсь, подхожу к столу – и сердце мое падает куда-то в район желудка… Хирургический реджистрар стоит со скальпелем и собирается делать разрез как раз там, где у дельфинчика шея. Я кричу: «СТОП!» Но по телу дельфинчика уже красной струйкой потекла кровь от разреза… Я говорю хирургу, ласково так: «Ты историю болезни читал, Олень?» Оказалось, здесь читал, там не читал… там рыбу заворачивал… Ну, все… Приехали… Продолжаем операцию. Я удаляю перекрученный некротизированный яичник. Зашиваем послойно. Кожа. Надо как-то пришивать гребаному дельфинчику башку. И чтобы был как живой. Зовем пластического хирурга. Обьясняем трагизм положения. Просим пришить дельфинчику голову, и, если возможно, чтобы «как живой». Приходит пластический хирург. С интересом смотрит на нас с хирургическим реджистраром. Вздыхает… но соглашается! Достает все такое микроскопическое… ниточки-иголочки… Зашивает кожу так, что четырехсантиметрового разреза вообще не видно. Бормочет что-то про идиотов и дилетантов…
Поздно вечером прихожу в палату. Девушка с дельфином не спит. Объясняю все про яичник, дескать, киста перекрутилась, яичник некротизировался – нужно было удалять… Второй яичник – в порядке. Кивает понимающе. Благодарит.
– Кстати, хотите еще морфина?
– Нет, спасибо… мне вполне комфортно.
– А, вот знаете еще вот что… – Голос у меня предательски дрожит: – Так получилось, что вашему дельфинчику нечаянно, по трагическому стечению обстоятельств и моему недосмотру… отрезали голову! – (О, ужас! Прощай, лицензия!) – Мы вызвали лучшего пластического хирурга, который пришил голову обратно так, что вообще незаметно! Маленький рубец, конечно, будет, но очень-очень незаметный! Я очень сожалею о том, что произошло, и пойму, если вы решите обратиться в суд. – Выдыхаю.
А девушка-модель хитро посмотрела на меня и говорит: «Tell you what… I don’t give a fuck about the bloody dolphin. Thank god, you haven’t stitched up my… you know… That’s what I really need for work»[23].
Я люблю кровотечения
После ночного дежурства в родильном отделении, если потереть лицо рукой и понюхать, ощутишь запах, знакомый мне до боли уже пятнадцать лет. Это ни с чем не сравнимый запах дежурства: смесь аромата горелого табака, околоплодных вод, крови, собственной кожи и одеколона «Дживанши». Запах, который говорит мне, что подвиг на сегодня – закончен. Нужен душ, нужна утренняя бутылка «бордо» под френдленту «Живого журнала», и нужно немедленно спать, спать, спать…
Спать, несмотря на то что обезумевший от напряжения мозг то и дело посылает удивительные и нелепые сигналы к разнообразным причудливым действиям. Он сообщает, что жизненно необходимо прямо сейчас, немедленно пойти погулять по Гайд-парку, зайти в «Селфриджес» и купить наконец-то уже себе часы «Брейтлинг» за три тысячи фунтов стерлингов, а жене – розовый мопед со стразами от Сваровски. После этого, сообщает мозг, нужно немедленно и как бы играючи налепить одну-две тысячи пельменей, разморозить холодильник, как следует пропылесосить в спальне и, возможно, даже спасти мир. Все эти проделки мозга я знаю наперед. Но, вынужден признаться, то и дело покупаюсь на его хитрые уловки…
Дело в том, что я… люблю кровотечения. И боюсь их. И уважаю, как летчики уважают небо, или матросы уважают океан, или как расстрельный взвод уважает арестанта. Уважает за то, что тот улыбнулся в нацеленные на него дула ружей и не боится, и презирает их, и молчит, как мужик. Кровотечение – это как пощечина. Отрезвляет, бодрит, и очень хочется ударить в ответ. И я, словно мазохист, почти скучаю по нему и… проклинаю его, когда оно случается. Оно всегда собирается унести чью-то жизнь, а мы – всегда против. Мы знаем его настолько близко, что даже чувствуем его прохладное дыхание, его характер, его нрав и повадки…
…струя крови в потолок из маточной артерии из-за внезапно соскочившего зажима… как сеанс эксгибиционизма… сомнительное и нелепое шоу на полсекунды! Именно полсекунды хватает нам, чтобы с хрустом сжать железные зубы зажима Гуиллама на вырвавшейся на свободу артерии. Сложнее, когда льет отовсюду понемногу, как, например, с ложа удаленной раковой опухоли, – тут зажимом не схватишь… тут надо нежно, трепетно, тампончиком, диатермией и молитвой заветной, которую каждый хирург сам сочиняет и бубнит тихонечко про себя… И никого уже не впечатляет примитивное кровотечение после разреза промежности в родах – чистой воды дамский трюк для привлечения внимания! Выглядит как трагедия мирового масштаба, но пара-тройка швов – и драмы как не бывало… Любой салага-резидент с довольной улыбкой придушит такой блидинг[24] в три стежка…
