Со снимков на меня глянули два совершенно непохожих лица.
– Я думаю, доктор, что его в реанимации подменили. Там ведь постоянно больных перемещают. Меня туда пускали, насмотрелась… Или в отделении у вас. Повезли на перевязку из одной палаты, а вернули – в другую. А на койку моего мужа положили этого – постороннего. Они ведь все так похожи!! Лица – отечные, деформированы, синяки… Там гипс, там повязки. Все – одинаковые. Как коконы. Когда его выписали, я сына на время к бабушке отправила. А то, думала, будет потом отца бояться.
А когда муж… Когда этот человек стал чуть-чуть получше выглядеть – привели к нему Игорька. Игорь глянул на него и – в слезы: «Это не папа!» А Дмитрий (я его, как и мужа, Дмитрием зову) ребенка узнал! Захрипел радостно. Обнять попытался. Я к этому времени тоже стала что-то подозревать… Вы – доктор, вам можно рассказать. Дмитрий этот стал очень настойчиво мною как женщиной интересоваться. Вот у нас и случилось… Мой Митя слаб был в этом деле, а тут… Раньше я такого – не испытывала.
А когда у Дмитрия этого отеки и синяки сошли, я поняла окончательно – не мой это муж! Как же так, доктор? Я тоже виновата, конечно, – недосмотрела, не узнала, но вы-то? Где мой настоящий муж?
Оставил я женщину в кабинете, и стали мы всем коллективом лихорадочно рыться в архиве, звонить, выяснять. И нарыли! Вместо Дмитрия Александровича Х, мужа этой женщины, выдали мы ей на руки Дмитрия Алексеевича Y. Первый, Дмитрий Х, – умер и был похоронен группой товарищей по работе как Дмитрий Y.
С трудом подавил я в себе желание бежать тотчас же в приемную к главному с заявлением на увольнение по собственному желанию. А до увольнения – на больничный, к неврологам-психиатрам-наркологам! Чтоб подальше и понадежнее упрятали.
Но я не побежал, а пошел в свой кабинет, где в углу дивана дремала вдова Дмитрия Х. Все я ей рассказал и покаялся. Ни рева, ни истерики не последовало. Вдова высморкалась в платочек и сказала:
– А может быть, это – судьба?
– Что значит «судьба»?
– А то, что мужу моему уже не поможешь. Вы сказали, что этот Дмитрий Y – одинок?
– Ну да. Он приехал в наш город по приглашению, как ценный специалист. Но семья его здесь трагически погибла. Горевал сильно. А потом бросился вниз с пятого этажа. Так он оказался в этой больнице, одновременно с вами и вашим мужем.
– А что его друзья о нем говорили? Ну те, кто забирал моего мужа?
– Да ведь об умерших, сами знаете, как говорят! Он и работал у них всего ничего – чуть больше года. Но жалели, что такого специалиста потеряли. Говорят – настоящий профи. Спокойный, выдержанный, не пьет.
– Не пьет…
Тут я понял, что надо ковать, пока горячо. Говорю:
– Знаете, а может быть, вы и правы. Давайте сделаем так, чтобы никто не пострадал. Можно оставить так, как есть. Живите с этим Дмитрием как со своим мужем. Устроить это – несложно. Собственно, все уже и устроилось. Можно, конечно, не возбуждая толков, все «переиграть». Но это и долго, и хлопотно: признать, что ваш муж все-таки умер, выправить бумаги, изменить надпись на памятнике… А вашего вновь приобретенного мужа – пристроить в богадельню…
– Почему – «в богадельню»?
– А куда еще? Одинокий, больной, никому не нужный человек, потерявший всех близких…
– Нет! Давайте я подумаю не спеша, поговорю с Дмитрием. А вдруг он против?! И вот что еще скажите: почему он меня узнает? И ведет себя так, как будто знает меня сотню лет?
– Сами сказали – судьба. И почему вы думаете, что именно «узнает»? Вы – первая, кого он увидел, выйдя из комы. Кто его знает, что там произошло в его сознании. И может быть, это еще и любовь. Вы это исключаете?
Тут жена двух Дмитриев стала торопливо прощаться:
– Я позвоню вам, доктор. Мы все обсудим. Если что, поможете нам?
– Конечно! Это ведь и в наших интересах тоже. Мы с себя вины не снимаем. До свидания. Буду ждать вашего звонка.
До сих пор жду, но женщина, бывшая чукчей, мне не звонит.
Anamnesis vitae
В 90-х годах в нашей области славилась акушер-гинеколог Октябрина. Орали она и ее подручная акушерка тетя Моня на бедных рожениц безобразно: оскорбляли, случался и мат. Но все женщины хотели, чтобы роды у них принимала эта «сладкая парочка» – Октябрина и Моня.
Главный врач, узнав о таком хамстве, Октябрину и Моню вздрючил. Хотя он сам был еще тот любитель изящной словесности. Родовосприемницы обиделись и стали принимать роды через «пожалуйста» и «не затруднит ли вас». Пошли осложнения и кесаревы сечения (последние ранее считались показателем плохой работы). Главный опять объяснил им, как умел, что они неправы. Крики «Тужься, корова!» вновь зазвучали в родилке с прежней силой.
Побратимы
Сразу хочу сказать: все, о чем я сейчас расскажу, происходило в прошлом. В этом недалеком прошлом врачи у нас были очень хорошими, а медицинская техника и приборы – очень плохими. А говоря проще – не было их вовсе: ни техники, ни приборов, ни хороших, ни плохих. С лекарствами тоже было херовато. Сейчас у нас все наоборот, но не об этом речь. В том недалеком прошлом, во время ныне ругаемой перестройки, нас сильно полюбили на Западе. Из города-побратима нашего Энска – Джексонвилла, штат Флорида, заездили к нам делегации американских врачей, а мы стали бывать у них. Чтобы, значит, удивляться друг другом. Мы удивлялись чудесам их медицинской цивилизации и уровню «Ох и живут же люди!», но и у нас было чем их удивить.
Оперировал я как-то опухоль глубоких отделов мозга, а американский нейрохирург, доктор Скат, мне ассистировал. Следящей аппаратуры у нас, повторяю, – ноль. Пульс и давление у оперируемого больного измеряла «вручную» анестезистка, докладывала о результатах анестезиологу и рисовала в наркозном листе «великую китайскую стену»[1]. Как-то я осматривал коматозного больного в реанимации. А в это время медсестра, блонда Римма, вдумчиво считала пульс у этого же болящего, посматривая на ручные часики.
Спрашиваю:
– Что это ты делаешь, Риммуля? У тебя же на часах секундной стрелки нет!
– А я наизусть считаю! – ничуть не смутившись, сказала маленькая стерва.
Залезли мы со Скатом по самые локти в головной мозг. Четких границ у опухоли нет. Убрать ее всю – невозможно. Анестезиолог нервничает. А Скат вошел в раж и все меня теребит:
– Давай еще в третий желудочек заглянем!
У них в Америке, чтобы мне в операционную войти, надо было соблюсти десятки условий: согласие больного на мое присутствие в операционной, мой кал на яйца глист, тест на трезвость и так далее… А о том, чтобы ассистировать американцам – и думать не моги! Зато американцы у нас по полной душу отводили! До всего, что у них нельзя и за что в Америке наступает «Wanted!», они дорывались у нас с упоением!
– Хорош, – говорю, – коллега Скат! Компьютер пишет брадикардию[2], и давление у больного зашкаливает! Заканчиваем!
