Стоит ли говорить, как прошел обед?
* * *
Нам принесли суп, и я сначала помогала есть Артему, потом съела свою остывшую порцию, постоянно глядя за тем, что едят дети. Ведь Аринке нельзя было много сладкого, а сыну не рекомендовались копчености. Когда принесли второе, дети уже ничего не хотели, кроме как баловаться. Я дергалась, отвлекалась и мечтала об одном — успеть уйти с обеда, пока кто-то из них не пролил что-нибудь на белоснежную скатерть. Не успела.
Аринка потянулась за сырным шариком и опрокинула апельсиновый сок. На скатерть, на себя, и на Артема. Варя в это время закатила глаза и попросила меня разрешить ей уйти в дом, чтобы ждать нас там.
— Нет, — вместо меня ответил Сергей Петрович, чем удивил нас обеих. — Сначала присмотри за братом и сестрой. Пока я поговорю с твоей матерью в своем кабинете.
Он сказал это все таким непререкаемым тоном, что ни я, ни Варя не осмелились ослушаться. Обе пожали плечами и поднялись из-за стола.
— Большое спасибо, — обратилась я к Жанне Михайловне, вытаскивая из-за стола Артема и подзывая к себе Аринку. — Все было очень вкусным.
— У нас отличные повара, — скупо улыбнулась хозяйка, с некоторой долей презрения разглядывая Аринку, облизывающую липкие после сока пальцы.
— Отведи их в ванную, — попросила я подошедшую Варю. — Умой как следует и попробуй чуть застирать платье. А потом ждите меня у лифта. Никуда не уходите.
Дети дружной толпой двинулись за горничной, вызвавшейся показать дорогу к водопроводу. А я, изо всех сил изображая сильную и независимую, отправилась на беседу с отцом. Хотелось верить, что он скажет нечто приятное, однако шестое чувство и жалостливые взгляды новоявленных родственников буквально кричали: соберись, будет непросто! Лишь Игнат подошел ближе, провел к двери, за которой скрылся хозяин виллы, и тихо спросил:
— Маргарита, вы ведь мама троих детей, вам ли переживать?
Я улыбнулась ему и прошла внутрь помещения.
Кабинет отца напоминал музей. Не по виду, а по ощущениям: тоже страшно было прикоснуться хоть к чему-то, казалось вот-вот сработает сигнализация, ввалятся охранники и меня уведут под белы рученьки. Я обвела недобрым взглядом тяжелую дорогую даже на вид мебель из красного дерева, скрипучие кожаные кресла, с десяток безобразных картин на стенах, какие-то статуэтки, несколько застекленных полок с книгами одного размера в кожаном же переплете…
— Присаживайся, — разрешил Лопухин, устраиваясь за массивным столом и напоминая «крестного отца». Не хватало только протянуть вперед руку и заставить меня целовать его перстень…
Хмыкнув, я смело ринулась вперед, замерла на миг, а потом решительно провалилась в мягкое черное кресло. Такое удобное, что аж замурлыкать захотелось. Мне бы его домой, книги читать или сериалы смотреть, когда дети заснут — вот было бы счастье.
— Ты производишь жалкое впечатление, — сообщил отец, вырывая меня из мира грез и сразу окуная с головой в помои своего благодушия.
Я вскинула брови и… устроилась поудобней.
— Глупости, — сказала спокойно, — я просто устала с дороги.
— И сколько лет ты по этой дороге идешь? — усмехнулся Лопухин.
Я начала сердиться.
— Переходите уже к сути наше беседы, будьте так добры.
— Это и есть суть, — припечатал папочка. — Из всех моих детей ты единственная обзавелась потомством. Малышня симпатичная, хоть и невоспитанная. Но особенно хороша старшая — вылитая моя мать в молодости.
Тут он мечтательно прикрыл глаза и, кивая, дополнил:
— Наверное, единственная женщина, которую я любил по-настоящему. Красивая, веселая, души во мне не чаяла. И умерла рано, после чего отец стал менять женщин, как перчатки.
В наступившей тишине я почувствовала себя неловко и, чуть поелозив, тихо заметила:
— Мне жаль вашу мать.
— Да, она себя не щадила, — резко открыв глаза, отец уставился на меня не мигая.
Стало вдвойне неуютно.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ах, да, — он будто проснулся. Вздрогнув, моргнул и присмотрелся, подслеповато щурясь. — О чем это я? Я собирался сказать, что через полторы недели буду праздновать юбилей. Семьдесят лет. Хочу устроить грандиозное веселье, на котором должны быть все мои дети. И внуки.
— Ого, семьдесят?! — поразилась я. — Так вы нас приглашаете на праздник?
— Приглашаю. И заключу с тобой пари. Если примешь условия, то на юбилее станешь богаче на приятную сумму. Скажем, на два миллиона. Как тебе?
Я нахмурилась:
— Что за условия?
— Это будет секрет. Только между нами. Я накидал несколько условий, и, если ты их выполнишь к празднику, деньги твои. Такая игра.
— Нет, — категорично заявила я, поднимаясь. — Не люблю игры.
— Зря. Но если тебя все в твоей жизни устраивает, то пусть так.
Он пожал плечами и демонстративно отодвинул в сторону лист формата «а-четыре». Я… задержалась на минутку. Постояла немного, протянула руку и взяла бумагу. Просто любопытства ради…
Глава 4
Забрав детей, я ушла в предоставленный нам домик, бросив всем «До свидания» и не оглядываясь. В голове роилось с десяток мыслей о том, как нужно поступить дальше и не одной дельной, удовлетворяющей на все сто процентов.
Как жаль, что нет у человечества оракула, способного брать на себя ответственность и давать однозначные советы: делай так, а не иначе. Категорично, не оставляя права выбора и сомнений. Но увы, приходится думать и взвешивать каждое действие самой. Это, кажется, и называлось «взросление».
— Что сейчас? — спросила Варя, как только мы вошли в спасительную прохладу дома.
— На море! — постановила я. — Всем найти купальники и вперед!
— Ура! — радостно отозвались дети, убегая в девичью спальню.
Я же села на скамью и, прислонившись к стенке, закрыла глаза и вспомнила, чем закончился наш с отцом разговор.
На листке, взятом с его стола, было написано каллиграфическим почерком три пункта. Первое: согласиться на «перезагрузку» внешности при помощи стилиста, подобранного им. Второе: отправиться на три свидания с тремя разными мужчинами не меньше, чем на три часа, и без детей. Третье: тайна, раскрытие которой планируется после выполнения первых двух пунктов. Причем стилиста и все подобранные им вещи отец грозился оплатить сам.
