– Я думаю, в рабстве тебе было тяжело исследовать свои таланты.
– Вообще-то нет. – Кейша улыбнулась. – В рабстве они скорее обострились. Жестокий мир, где приходится надеяться только на себя. У раба есть только его тело. Ни свободы, ни личных вещей – только руки, ноги и голова.
Нанон не понимал, как может существовать рабство – телесное рабство, которое практиковалось в Каресии. Люди покупали других людей для работы, секса, войны и просто для развлечения, используя их плоть до тех пор, пока она не ломалась.
– Прости, – пробормотал доккальфар. – Я не представляю себе наказания более тяжкого, чем потеря свободы.
Улыбка девушки поблекла. Кейша повернулась к собеседнику, тряхнула длинными черными волосами, собранными сзади в хвост, и нахмурилась.
– Я никогда не смогу забыть, – сказала она. – Я имею в виду то время, когда я была рабыней. Но за последние несколько дней я почувствовала себя более живой, чем… да я не думаю, что вообще когда-нибудь чувствовала себя живой! По-твоему, я смогу стать солдатом Долгой Войны, как и ты?
– Ты хочешь считать меня духовным отцом? – вопросом на вопрос ответил Нанон.
Кейша рассмеялась, и на щеках у нее проступили обаятельные ямочки.
– Думаю, да. Настоящего отца я все равно не помню.
Нанон наклонил голову. Всю дорогу от Ро Вейра до леса его отвлекали чувства собратьев, и у него не нашлось времени изучить Кейшу как следует. Он примерно догадывался, что ею движет, но ее шутки оставались непонятными. Она была дочерью Рам Джаса и Темной Кровью и в то же время язвительной юной девушкой. Умной, но немного назойливой. Сложной, но при этом прямой и открытой.
– Зато я хорошо его знал, – сказал Тир. – И я знаю, что он гордился бы тобой. И еще я знаю, что его дух вернется и будет преследовать меня, если я за тобой не присмотрю.
– Я не верю в призраков, – заявила дочь Рам Джаса. – Ни в богов, ни в чудовищ, ни в магию – я ни во что не верю. Знаю только, есть вещи, которых я еще не видела своими глазами… и которые я пока не могу объяснить.
– Мы не задержимся в Фелле надолго, – сказал Нанон. – У нас с тобой слишком много дел. Мертвый Бог решил вернуть себе могущество… и ты как солдат Долгой Войны должна помочь мне его остановить.
* * *
На равнинах Лейта было гораздо холоднее, чем обычно. Небо закрывали клубящиеся черные тучи, между ними изредка вспыхивали молнии, на мгновение озаряя темноту ночи. Нанон чувствовал себя подавленным и грустным. Ему казалось, будто что-то готово пробудиться, что-то должно произойти. Перед путниками за обширным пепелищем с обгорелыми пнями (опушку выжгли Псы своими снарядами) маячили первые деревья леса.
– А где каресианцы? – спросила Кейша, которая бежала рядом. – Ты говорил, здесь их целая прорва вместе с Темными Отпрысками.
– Что-то изменилось, – ответил доккальфар.
– Они сожгли много деревьев, – заметила девушка. – Больших деревьев. Понадобится несколько веков, чтобы снова их вырастить.
– Я знаю.
– Они могли уйти дальше на север. А если мы наткнемся на них?
– Нет, они совсем ушли, – ответил Нанон.
Девушка глянула на него на бегу.
– Ты как-то странно себя ведешь. Почему ты такой странный?
Нанон остановился. Он и Кейша – два солдата Долгой Войны – крошечные точки посреди бесконечного пространства мокрой травы и темного неба.
– Сам я не думаю, будто я странный, – ответил он. – Но твой отец тоже всегда меня так называл.
Девушка пожала плечами.
– Сейчас все странное: и ты, и я, и этот лес. И чтобы избавиться от ощущения странности, я задаю вопросы. А твоя задача – отвечать на них.
– Моя задача? – удивленно переспросил Нанон.
– Ага. А если ты мне не ответишь, мне придется поискать кого-нибудь другого на роль духовного отца.
Доккальфар снова наклонил голову.
– Не надо.
– А ты не наклоняй так голову. Каждый раз, когда ты так делаешь, ты потом говоришь что-нибудь странное.
– Странности – понятие относительное, – заметил Тир.
Кейша кивнула.
– Думаю, ты сейчас сам подтвердил мои слова. А теперь мы просто будем блуждать по лесу?
– Я знаю дорогу. Я был здесь несколько раз. Точнее, много раз. Очень много.
Нанон снова перешел на бег, но сбавил скорость. Они бежали по засыпанной пеплом земле мимо обгорелых стволов. Земля слабо тлела, и от запаха саднило горло. Сотни, тысячи деревьев погибли, их сожгли под корень, оставив тлеющие пни, и вокруг простиралось поле, усеянное черными холмиками. Но Псы ушли отсюда. Ушли, потому что в Фелле больше не осталось доккальфаров.
– Как больно, – прошептал Тир.
– От чего больно?
– От Теневого Пламени. Большинство моих братьев уже вошло в него. Возможно, всего несколько доккальфаров еще осталось в живых.
– Может, объяснишь получше?
Нанон прибавил скорость и пересек границу леса. В Фелле стояла зловещая тишина.
– Эй! Разве я не объяснила тебе твою задачу? – крикнула ему в спину Кейша. – Ты обязан отвечать на мои вопросы!
– Заткнись и беги за мной, – огрызнулся он, потеряв терпение. Девушка все-таки сумела вывести его из себя.
Она надулась, но, к счастью, замолчала.
Нанон не ощущал своих сородичей. Только их отголоски, воспоминания. Стражи Фелла отправились в забвение вслед за Витаром Лотом. Массовое самоубийство не поможет в Долгой Войне, но его народ потерял надежду. Потеря надежды – опасная зараза, и в итоге доккальфары Фелла вслед за Теневым Гигантом обратились в прах. Но, возможно, не все из них?
– Некоторые еще сомневаются, – пробормотал Нанон себе под нос. – Они ждут, набираются смелости, чтобы оставить этот мир и шагнуть за его пределы. И нам нужно успеть добраться до них.
Нанон стремглав понесся по лесу. Настроение у него упало, и он оставил слабые попытки походить на человека. Сейчас он снова стал древним доккальфаром, солдатом Долгой Войны, и у него была цель: нужно спасти немногих из оставшихся в живых обитателей леса. Если все Стражи Фелла потеряли последние остатки надежды, то мир стал гораздо более мрачным местом, чем казалось Нанону. Зачем ему вообще стоило сражаться в Долгой Войне, если он даже не смог защитить своих соплеменников?
– Эй, ты не мог бы помедленнее? – крикнула Кейша, безуспешно пытаясь за ним угнаться.
Но доккальфар просто бежал дальше, растягивая границы разума, пытаясь ощутить своих сородичей. Лес был пронизан побегами боли и усталости, они ползли вверх по стволам деревьев, пробивались сквозь растительный покров. Он чувствовал смерть. Смерть в ее наивысшей форме: потеря надежды, принятие забвения. И что-то еще, менее уловимое… но оно забивалось болью.
