Я даже представить не могу сколько нас таких в этом его списке… Игра. Все было долбаной, проклятой игрой и, как только вышло за рамки виртуальности, Джокер попросту испарился.
Не помню, как тогда вернулась домой. Заказала такси, вышла на улицу из гостиницы. Пока ехала по дождливым улицам, смотрела на людей и думала о том, что любой из них может оказаться им… Каждый прохожий, таксист, официант в кафе… даже мой сотрудник на работе. И я никогда об этом не узнаю. Потому что я, дура, влюбилась в Джокера, у которого нет лица.
В ванной долго рассматривала свое отражение, проводя пальцами по следам от поцелуев, укусов, засосов на шее и на груди. А ведь через пару дней от них ничего не останется. Они сотрутся, как и наша любовь в переписке. Любовь? Нет. Любовью вот это безумие назвать невозможно. Что угодно, только не любовь. Одержимость, скорее. Я была им реально одержима. Никогда в своей жизни и никого я не любила так, как этого безликого, безымянного любовника, который ворвался в мою жизнь, как торнадо, и вытеснил все представления об отношениях.
Джокер решил, что это просто — удалить все сообщения и притвориться, что ничего не было. Наверняка, уже использованная практика с такими идиотками, как Нина и как я. Но стереть можно что угодно, кроме памяти и отметин внутри.
Не пошла на работу… просидела весь день дома, не отвечая на звонки и мейлы. Ждала. Отчаянно и без всяких на то причин. Вздрагивала от вибрации телефона и разочарованно стонала, когда видела чужие уведомления, когда кто-то звонил, когда пиликало оповещение с мейла. Никогда не думала, что зависимость может быть настолько бешеной. Может быть, он наказал меня? Может быть, я нарушила какие-то проклятые правила? Обманула его?
И у кого об этом спросить? Кричать в пустоту, в мегабайты и гигабайты интернет-пространства? Смешно… до истерики. И я хохотала. Как больная, сумасшедшая психопатка. Я хохотала и металась по комнате. Меня ломало без него. По нарастающей… минута за минутой, час за часом меня скручивало в жуткой зависимости. Я вцепилась в этот телефон и рыдала над ним. Взяла больничный и не вылезала из своей квартиры.
Я продолжала ему писать. Как будто он и не исчезал. Как будто может все это прочесть… Только отправить не могла — меня заблокировали. И я писала сама себе. Не знаю, во что я превратилась за эти дни. Когда мать приехала ко мне, она поверила, что я и на самом деле больна. Даже испугалась и хотела позвать нашего семейного врача. Но я ее отговорила… Мне нужен другой врач — психиатр, например. Хотя и он мне не поможет. Мне нужен мой Джокер. Мне нужны его сообщения, мне нужно его присутствие в моей жизни.
И снова пишу… снова ему. В черновиках мейла… в заметках смартфона.
«Ты чувствуешь, Джокер? Каждый слог и каждую букву, пробел и точку, скобки, знаки. У всего есть подтекст. Даже в паузах своя истерика и безумие. Читал меня тональностью импульсов, звуками пауз, воплями бесконечных пробелов и многоточий, слезами молчания и в немых яростных диалогах с монотонными нотами стука сердца по воздуху. Caps Lock, Caps Lock, Caps Lock… и Enter. Caps Lock, Caps Lock, Caps Lock… Пауза. Отсчет нирваны секундо-минутами до понимания триумфа. Знаешь все мои backspace… backspace… backspace. Знаешь их лучше, чем я сама. Стреляешь в упор точным попаданием в вену ржавой иголкой ярости, вбивая в мой космос гвозди своей нетерпимости, пощечинами по нервам и нежно режешь меня нашими словами. Только словами… много противоречивых и ядовито-пошлых прекрасных слов. И нескончаемым „МОЯ“. Я тебя так дико Caps Lock… что мои пальцы не всегда играют ту мелодию, которую шепчет сердце… пальцы фальшивят, любимый, а оно — никогда. Ты единственный, кто мог его услышать. Я тебя многоточием. Одержимо, грязно, невыносимо, бесконечно… многоточием. Так сильно и громко, что дышать больно».
А потом часами думать, что бы он мне ответил… И ненавидеть себя за то, что пишу ему. Не гордая, не сильная. Я даже музыку не могла слушать, потому что все напоминало о нем. Ненавижу его! Почему он со мной так? Почему ни одного слова? Это же страшно — не знать: за что. Это дико и невыносимо — сходить с ума от воображаемых причин и мотивов. Перебирать каждое свое слово, каждую фразу и искать. Искать, почему ушел. Что со мной было не так?
Спустя неделю вдруг заметила, что он светится онлайн в одном из мессенджеров… Внутри все воспламенилось, сердце забилось в горле, и пальцы сжали телефон так, что стало больно. От болезненной ломки скрутило все тело.
Дышать больно от понимания, что он здесь… И в то же время уже чужой. Захлопнувший дверь у меня перед носом. Я больше не имею права написать ему ни слова. Он не хочет.
«Я нема по отношению к тебе — нема, глуха и слепа,
Ты даешь мне все, кроме объяснений.
Я протягиваю руку, но чувствую только ночной воздух.
Не чувствую ни тебя, ни любви, просто ничего».
© «Evanescence» — «Father away»
Открыла личку мессенджера снова и замерла… Что я ему скажу? Все и так понятно. Ничего не написала. Закрыла диалог и обхватила голову руками, глядя на точку его присутствия. Пусть так… пусть просто где-то там будет. Где-то по другою сторону пропасти из матриц и кодов, но будет.
«Напиши мне… напиши, пожалуйста, хотя бы два слова — Привет, Харли». Я положила сотовый на подушку, продолжая смотреть на зеленый кружочек, чувствуя, как по щекам текут слезы. Неужели он не понимает, что сделал со мной? Не понимает, как мне плохо без него? Или это пытка? Издевательство.
«Пытаюсь забыть тебя,
Но без тебя чувствую пустоту.
Не бросай меня здесь совсем одну.
Мне трудно дышать.
Я бегу к тебе,
Кричу твоё имя,
Я вижу ты там, очень далеко».
© «Evanescence» — «Father away»
Может быть, он испугался… Смешно звучит по отношению к такому, как Джокер… но все же. С его недостатком он мог решить что угодно. Решить, что я передумаю, узреть в моем поведении какой-то только ему известный подтекст. Не знаю — придумать нам проблему из своей немоты.
Я должна найти его. Не может быть, чтоб человека не было на самом деле.
Все и всегда оставляют следы. Даже незначительные, легкие, незаметные, но оставляют.
Утром меня позвали в районное отделение полиции. Выдернули из постели, зареванную, телефонным звонком. Мужской голос вежливо поинтересовался не разбудил ли меня, а потом представился, как Кирилл Алексеевич Трефилов — следователь областной прокуратуры, и попросил приехать на беседу по поводу новых фактов по убийству Нины.
Когда зашла в кабинет то в глаза сразу бросилась его чашка с броской надписью и легким дымком сверху, окурки в толстой, стеклянной пепельнице. Он вежливо поздоровался, я так же вежливо ответила. Уверена, что он такой весь учтивый, потому что знает, чья я дочь и сестра, иначе они обычно разговаривают совсем в другой форме.
Как же надоело это откровенное подхалимство, заискивание.
