— Ну… да. Бывали… иногда… — нехотя призналась соседка.
— Сколько? — прямо спросил Емельянов.
— Ну, вообще-то я видела двух, — сказала та.
— Значит, — вслух задумался Емельянов — сегодня ночью он вернулся с концерта один?.. Он был пьян?
— Нет, что вы! — Соседка замахала на него руками. — Что вы! Он вообще не пил! У него печень была больная. Доктор совсем запретил. Он вообще никогда, ну вот ни разу алкоголь не употреблял…
Наконец они подошли к квартире. Эксперт и остальные члены оперативной группы, которые поехали на лифте, уже стояли там.
— Вот тут он живет… жил… — Женщина, войдя в коридор, указала на первую дверь слева, обитую зеленым дерматином, и как-то сразу сникла и заплакала. Емельянов осмотрел замок. Действительно, дверь была защелкнута изнутри.
— Сколько там комнат? — Он обернулся к соседке. — Может, он вас не услышал?
— Две комнаты, смежные, большие, — сказала соседка, вытирая слезы, и почему-то добавила: — Одна с балконом.
Интуиция превращалась в пылающий, алый пожар. Конечно, можно было бы действовать официальными методами — послать за слесарем из жилконторы, начать составлять протокол… Но Емельянов прекрасно знал, что в случае самого плохого развития событий никто и не будет допытываться, как именно он вошел в квартиру. Поэтому он достал из кармана отмычку и принялся колдовать над замком. Прошло минуты полторы, не больше. Замок оказался настолько простым, что его можно было бы открыть и пальцем. Раздался щелчок, и дверь подалась вперед.
Первая комната была гостиной — огромная, с двумя окнами и да, действительно с балконом. В глаза сразу же бросалось наличие антикварной мебели и ковров. Картину довершали хрустальные вазы и бронзовые лампы. Было видно, что скрипач жил богато и очень любил антикварные вещи. Однако все это великолепие портил беспорядок, который, судя по всему, накапливался не один день, а был присущ творческой личности.
На кожаный диван была навалена гора одежды. На столике рядом возвышалась грязная посуда. Такая же рискующая развалиться горка посуды стояла на одном из подоконников. Занавеска на этом окне была оборвана до половины. На полу валялись скомканные газеты, обувь… Комната действительно нуждалась в хорошей уборке.
— А… у него всегда такой бардак? — Емельянов обернулся к соседке, которая просочилась вслед за оперативниками и теперь с тревогой оглядывалась вокруг.
— Ну а что вы хотите… Он творческий человек, к тому же холостяк.
«Творческие способности не оправдывают свинства в быту», — про себя подумал Емельянов, однако вслух ничего не сказал.
Дверь во вторую комнату была закрыта — к счастью, не на замок, хотя замок в двери был. Емельянов сразу понял, что это спальня. Он решительно толкнул дверь вперед. И увидел то, о чем уже просто кричала его интуиция.
Скрипач висел на трубе центрального отопления, которая проходила над окном. Лицо его было иссиня-черным. Из распухших губ вывалился прокушенный язык. В комнате стоял страшный запах. Емельянов знал по опыту, что в момент смерти от удушения происходит дефекация. В общем, ничего нового…
Судя по всему, веревку Лифшиц сплел из собственных подтяжек. Сам он был в белой майке и полосатых, в серо-синюю полоску пижамных штанах. Обуви на нем не было. На полу валялись тапочки. Выглядело все так, как будто скрипач закрепил веревку, влез на подоконник и оттолкнулся от него…
Соседка закричала. Страшный ее крик прорезал воздух. Емельянов уже знал, что после этого крика она станет биться в истерике, поэтому резко скомандовал, не оборачиваясь:
— Уберите ее!
У него не было времени успокаивать ее, а истерика мешала работать. Сотрудники подхватили соседку под руки и вывели из комнаты скрипача — скорей всего, на кухню. Началась обыкновенная оперативная работа.
Сотрудники, кряхтя, сняли тело и положили на пол. Емельянов убедился, что веревкой действительно послужили подтяжки. На комоде рядом с широкой двухспальной кроватью обнаружилась предсмертная записка. Емельянов отметил, что кровать не расстелена, однако верхнее покрывало примято, что означало — скрипач все-таки лежал.
В записке простым карандашом было написано: «Умираю сам, в моей смерти прошу никого не винить». Маленький огрызок карандаша валялся рядом на комоде. Записку предстояло отправить на экспертизу, чтобы установить, действительно ли это почерк покойного. А после вскрытия, Емельянов знал эту процедуру, дело можно будет закрыть.
Однако никто не отменял осмотра места происшествия и опроса свидетелей. Емельянов, вздохнув, склонился над покойником.
На шее отчетливо виднелась фиолетово-черная странгуляционная борозда. Даже после такой ужасающей смерти было заметно, что при жизни Лифшиц был красив — высок, худощав. У него были вьющиеся, черные волосы, опускавшиеся ниже плеч, без признака седины. Такие мужчины нравятся женщинам, и Емельянов отметил это.
Отойдя и дав возможность судмедэксперту заняться телом, он принялся осматривать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это был большой чемодан из полированной коричневой кожи, обклеенный заграничными наклейками.
Он что, собирался уезжать? Емельянов нахмурился. Что-то здесь не стыковалось. Отъезд как-то не сочетался с самоубийством. Наклейки на чемодане были довольно веселые. Судя по ним, скрипач побывал во многих странах.
Емельянов открыл шкаф — там висели в основном пустые вешалки. Пара оставшихся костюмов были совсем уж обыкновенными, поношенными. Похоже, свою лучшую одежду скрипач упаковал в чемодан. То же самое касалось и обуви: в шкафу оставались только старые туфли и ботинки. В комоде возле кровати был страшный беспорядок. Емельянов подумал, что надо было бы пересмотреть все очень тщательно. Интуиция снова подала тревожный сигнал.
На тумбочке возле самой кровати лежали книги — Стендаль «Пармская обитель», сборник рассказов Джека Лондона и сборник рассказов Пришвина. Сверху — очки, еще одни в футляре. Тут же змеей свилась золотая цепочка, а рядом с ней лежал золотой мужской перстень с черным камнем.
В самой тумбочке было два довольно широких отделения — верхнее и нижнее. В первом Емельянов увидел старинные армейские часы. Также там лежал бумажник. В нем оказалась огромная сумма денег: 1800 советских рублей и 1500 американских долларов. Емельянов поневоле присвистнул: при пересчете на советские зарплаты это составляло целое состояние. Кроме того, в первом отделении обнаружился паспорт на имя Лифшица Семена Аркадьевича, который был прописан в доме на Челюскинцев и никогда не был женат…
Во втором отделении обнаружилась почти пустая бутылка из-под греческого коньяка — напитка оставалось только на донышке, половина бутылки гаванского рома и бутылка водки, в которой оставалось не больше четверти. Емельянов хмыкнул: «Хорош трезвенник». Почему-то ему сразу стало ясно, что эти напитки употреблял сам скрипач.
Возле окна, напротив кровати, стоял столик. На нем лежал футляр, в который была упакована скрипка, и портфель с нотами. Все это имело какой-то абсолютно дорожный вид. Было очевидно, что скрипач собирался взять их с собой в дорогу.
