Этот странный человек очень сильно отличался от всех. И совсем не слепотой. Было в нем необъяснимое благородство и сила характера, звучащие в тоне и уже понятные по первым словам. Этот человек был интересен. Чувствовалось, что он на все имеет свою точку зрения. И эта точка зрения очень сильно отличалась от общепринятой.
— Но вы не могли не общаться с этим человеком, с покойным скрипачом, — вдруг сказал Емельянов, немного запнувшись перед словом «покойным».
— Вы хотели сказать — убитым, а не покойным, — мгновенно отреагировал его собеседник.
— Впечатление такое, что вы просто читаете мои мысли, — невесело усмехнулся Емельянов, — а это плохо для опера.
— Расслабьтесь. Это не самое страшное, что может произойти!
— Что же, по-вашему, может быть самое страшное? — теперь Емельянова уж точно было не оторвать от этого разговора.
— Оно уже произошло. Это убийство, которое потребуют списать как самоубийство. А если вы этого не сделаете, это будет самый страшный в вашей жизни «глухарь». Висяк, который будет позорить весь ваш отдел и из-за которого вас начнут уничтожать на собраниях.
— Вы говорите так, словно разбираетесь в этом! — опешил Емельянов.
— Я же говорю, что прочитал много книг. Не обращайте внимание.
— Почему вы сказали, что это убийство?
— Интуиция. Чувствую ваше беспокойство, хотя ничего и не вижу. Если б вы были твердо уверены, что это самоубийство, вы бы так не волновались.
— У вас редкая проницательность, — усмехнулся Емельянов, — с вами опасно говорить! Но вы не ответили на мой вопрос.
— Ну конечно, я его знал. Мы разговаривали несколько раз. Он даже показал мне и описал старые армейские часы. Кстати, вы нашли их в квартире?
— Нашел. А почему он показал их вам?
— Разговорились о старине. Столкнулись на кухне. Шла передача по радиоточке об антиквариате. И я сказал, что когда-то увлекался старинными предметами. У меня даже был когда-то настоящий морской кортик 1864 года. А он пригласил меня подержать в руках часы.
— Пригласил в свои комнаты? — Емельянов слушал очень внимательно.
— Да. Это был первый и единственный раз, когда я был у него. Часы, кажется, лежали в спальне, в тумбочке возле кровати. Он так сказал.
— Верно, — кивнул Емельянов. — И какое впечатление сложилось у вас об этом человеке?
— Он был умен. Интересный собеседник. Но у меня сразу создалось впечатление, что он живет двойной жизнью. Он был из числа тех людей, которые не раскрываются никогда.
— Двойная жизнь? — насторожился оперативник. — Как вы думаете, что это могло быть?
— Не знаю. Я недостаточно хорошо знал его для того, чтобы делать выводы. Просто у меня сложилось такое впечатление от разговора.
— Потом вы еще общались?
— Несколько раз сталкивались на кухне. Это происходит постоянно, когда живешь в одной коммунальной квартире. Он, кстати, просил меня зайти к нему завтра. Хотел дать пригласительный на свой концерт в филармонию. Я обещал ему, что пойду. Как я понимаю теперь, концерт отменяется… Навсегда.
— Как вам показалось, он был одиноким человеком? — наугад спросил Емельянов.
— Мне показалось, что очень. Хотя я недостаточно хорошо его знал, — повторил слепой. — Если вы имеете в виду женщин, то этого добра у него было предостаточно. Я сам слышал, как к нему часто приходили барышни. А я тут совсем недавно живу. Но это были просто постельные подруги. Несмотря на обилие таких приключений, человек всегда может остаться одиноким. Мне показалось, что он одинок.
— Вы не знаете, он собирался куда-то уезжать?
— Нет. Я ничего не знаю об этом.
— А когда вы видели… встречали его в последний раз?
— Два дня назад. На кухне. Обменялись парой ничего не значащих слов. Если вы имеете в виду, что я делал сегодня ночью, когда он погиб… Я был в своей комнате, спокойно спал и абсолютно ничего не слышал. Вообще ничего.
— Он пил? — Емельянову было интересно услышать ответ на этот вопрос.
— Нет. Я никогда не чувствовал от него запаха алкоголя. А слепота развивает обоняние. Компенсация, если слышали.
— То есть пить было для него не свойственно?
— Я бы сказал, что нет. Здесь есть такие кадры, которые каждый день синячат по-черному. Заслуженные бухарики. Он был не из таких.
— А если бы вам сказали, что перед смертью он был пьян… Очень сильно выпил, напился допьяна, что бы вы подумали?
— Я бы предположил, что в его жизни произошли какие-то трагические, неожиданные обстоятельства, с которыми он уже не мог справиться. Люди запивают от тревоги, страха, горя, от растерянности и беспомощности, в попытке убежать от проблем. Я бы сказал, что у него произошло что-то серьезное. Но это можно узнать у его собутыльника.
— А если он пил один?
— Тогда это еще больше подчеркивает, что неожиданно случилось что-то плохое. Он был к этому не готов. Но, повторяю, это всего лишь мои предположения. Чтобы делать конкретные выводы, я слишком плохо его знал.
— А как вы оказались в этой квартире?
— Обыкновенный обмен. Жил на Пушкинской. Разменял квартиру после развода с женой. И оказался на Кузнечной. То есть, пардон, Челюскинцев. Мне понравилось здесь. Выбрал из всех вариантов.
— Понимаю, — Емельянову по-прежнему не хотелось прекращать разговор.
— Скрипач, кстати, был единственным человеком, который не возражал против Марса. Все остальные жаловались на меня в домоуправление.
— И что ответили в домоуправлении? — улыбнулся Емельянов.
— Что слепому собака положена по закону. А потом они привыкли. Марсик очень спокойный и умный пес.
Емельянов хотел еще что-то спросить, как вдруг почувствовал странную реакцию собеседника, тот словно насторожился. И обернулся. А потом — не поверил своим глазам!
Из комнаты скрипача снова вышел кагэбэшник Печерский, который только что ее покинул. У него был такой вид, словно ему принадлежал весь дом!
— Спасибо, — Емельянов быстро свернул разговор. — Вы очень помогли мне, правда.
— Да не за что, — пожал плечами слепой и, взяв собаку за поводок, медленно двинулся по коридору. Но вдруг обернулся.
— Документы, — произнес он. — В чемодане были его документы.
— Какие документы? — опешил Емельянов, снова растерявшись, что уже попросту стало его бесить.
— Личные документы, — сказал слепой и закрыл за собой дверь.
— Емельянов! — кагэбэшник шел прямо на не-го. — Зачем вы тревожите соседей? Уголовного дела не существует!
— У меня нет официального подтверждения этому, — поморщился опер.
— Моих слов недостаточно?
