Парень был наркоманом, морфинистом. Когда-то он учился в медицинском институте, но там пристрастился к морфию, и его выгнали. Чтобы заработать на наркоту, он подался в фарцовщики. Но работал плохо — отдавал фирменные вещи задешево, дурил клиентуру, не платил проценты местному деляге, который курировал всех фарцовщиков со Староконного рынка… Более того, постоянно конфликтовал с ним, и тот в пылу гнева грозился его убить. Этим делягой, быстро взошедшим по карьерной лестнице и возглавившем всех фарцовщиков со Староконки, был Леха Арбуз.
Дело об убитом фарцовщике попало к Емельянову. Он сразу нашел свидетелей, которые показали, что вечером накануне убийства парень выпивал с Лехой Арбузом в бодеге возле Староконки, на Средней улице. Между ними произошла ссора, после чего фарцовщик сбежал из бодеги, а Леха Арбуз вышел сразу за ним. Емельянову все стало ясно.
Он задержал Леху, обыскал его квартиру и нашел золотой портсигар. После этого приступил к допросу.
Опер сразу понял, что, как все хитрые, подловатые, жадные и расчетливые люди, Леха Арбуз страшно труслив. Он не тот человек, который может противостоять своей твердостью характера. И не тот человек, который способен выжить в тюрьме.
Сильно надавив и даже применив физическую силу, Емельянов уже на первом допросе получил признание в убийстве. Леха Арбуз показал, что они выпивали вместе, парень его оскорбил, произошла ссора, Леха догнал его в Староконном переулке и несколько раз ударил по голове. Мол, пьян был, не соображал, что делает. Емельянов сразу понял, что это неправда. Фарцовщик мешал Лехе в кое-каких делах, и тот давно мечтал избавиться от него. Получив драгоценное признание, опер не стал спешить. Он сразу понял, что вытянул лотерейный билет.
Дело в том, что фарцовщики были замкнутым миром, уголовный розыск с ними вплотную не работал, что было большим упущением, потому что многие фарцовщики напрямую были тесно связаны с криминалом.
В архиве у Емельянова было несколько дел, в которых очень важной являлась бы информация от фарцовщиков. Та информация, которую он не мог получить. Поэтому он решил рискнуть и даже нарушить закон.
Опер припрятал признание Лехи и заставил его стать постоянным информатором, осведомителем в мире фарцовщиков и всех, кто вращался среди них. Леха Арбуз должен был стучать часто и подробно — по первому зову Емельянова. В ответ на это опер не давал ходу уголовному делу, прятал признание Лехи. Но стоило бы Арбузу что-то сделать не так, как Емельянов не постеснялся бы пустить в ход его признание об убийстве, и он об этом знал.
Леха Арбуз с радостью пошел на сотрудничество и стал передавать Емельянову такую ценную информацию, что тот только диву давался. Убийство же в Староконном переулке было списано как висяк.
Емельянов специально не подставил под это дело никого другого, чтобы держать Леху под постоянной угрозой.
И вот теперь опер срочно шел за информацией на встречу с ним.
Они никогда не встречались открыто. Емельянов избегал встречаться с Лехой даже на конспиративной квартире, которые есть у любого опера. Слишком уж он дорожил своим информатором и прикрывал его как только мог.
Емельянов той же спокойной, вальяжной походочкой подошел к кафе. За одним из столиков две девицы ели мороженое. В одной из них он узнал валютную проститутку, которая тоже стучала ему время от времени. Второй, очевидно, была подруга, которую девица уговаривала выйти на панель вместе с ней. Больше за столиками никого не было.
Проститутка была опытной актрисой и сделала вид, что никогда в жизни не видела Емельянова. Он тоже не смотрел в ее сторону.
Емельянов подошел к окошку, заказал стакан минералки и сказал:
— Жарко тут сегодня.
— К вечеру еще хуже будет, — пожилой бармен пожал плечами и протянул Емельянову стакан «Куяльника». А затем незаметно вложил в руку записку. Это был адрес, по которому Леха его ждет. Бармен был доверенным лицом и Лехи, и Емельянова. У опера тоже был на него компромат — продажа порнографических открыток иностранцам, — поэтому в этом месте бармен был «своим» человеком.
Емельянов неторопливо выпил минералку и пошел дальше, незаметно сжав записку в кулаке. И только отойдя на достаточно большое расстояние и убедившись, что вокруг никого нет, он ее развернул.
Леха Арбуз ждал его в небольшой подпольной гостинице тут же, поблизости, на Таможенной площади. Емельянов отлично знал это место. Это был настоящий притон, комнаты в котором сдавались по часам не только валютным проституткам, но и местным шалавам, которых в порту было не меньше. От валютных они отличались тем, что обслуживали местных, брали «деревянными» рублями и стоили намного дешевле.
Все местные были старше возрастом, жутко потрепаны и поголовно все, как одна, были наркоманками. Их жизнь близилась к закату, и закат этот был весьма печален. Такая участь ожидала каждую проститутку — конечно, если ей светило дожить до старости.
Время от времени на бордель производились облавы. Но так как хозяйка гостиницы была заслуженной пенсионеркой, почетным медработником, имела очень большие связи в партийных кругах, ее всегда отвыпускали, и бордель-гостиница продолжал функционировать.
Место встречи было выбрано очень удачно. Появление одинокого мужчины не вызвало бы там подозрения. А в борделе Емельянова не знали, потому что все облавы производили другие сотрудники.
Через 10 минут он оказался на Таможенной площади и сразу направился к невзрачному деревянному домишке, который стоял чуть в отдалении, ближе к крутому спуску с улицы Свердлова, бывшей Канатной.
На входе в квартиру — гостиница находилась на первом этаже — сидела какая-то девчонка, сотрудница старухи.
— В номер 17, — буркнул Емельянов, и девица кивнула, так как комната уже была оплачена.
Он без стука вошел в низенькую дверь с написанной черной краской цифрой 17. Обстановка комнаты была нищенской. У стены справа — двуспальный диван, посередине стол. Слева у стены — шифоньер. Заколоченное грязноватое окно без занавесок выходило во внутренний двор. Вытертый ковер на полу подчеркивал всю эту убогость.
Емельянову вдруг подумалось, что в этой комнате разбивалось все ощущение советской действительности, которую пыталась создать власть. Этот притон очень отличался от советских плакатов и лозунгов. Здесь жизнь представала такой, как она была, без прикрас. И вся та горечь, и чернота, которые присутствовали в этом мире, и была той настоящей реальностью, которую было невозможно заклеить красочными плакатами.
Леха Арбуз сидел за столом посередине комнаты и пил армянский коньяк. Бутылка этого коньяка стоила целое состояние. Очевидно, дела у него шли неплохо.
Леха был мрачен — он всегда был мрачен, когда встречался с Емельяновым, и опер не мог его за это винить. Он напоминал Арбузу самую страшную страницу его жизни и был вынужден напоминать ее постоянно. Поэтому мрачность Лехи была вполне естественной реакцией. Но Емельянову было на это плевать.
