— Нет, не нужно. Здесь совсем близко. Дом почти за углом, на Тираспольской. То есть 1905 года, — смутилась Роза.
— Хорошо, идите, — разрешил Емельянов, — но напишите ваш адрес. Если будут еще вопросы, я вас вызову.
Вырвав листок из записной книжки, Роза быстро зачеркала что-то. Затем ушла.
— Красивая женщина, — сказал Емельянов.
— И несчастная, — вздохнул Стеклов. — С ней произошла ужасная история. Знаете, ведь Сема был в нее влюблен. Но после того, что с ней случилось, она вообще перестала воспринимать любовные отношения и мужчин. Толик очень переживал, хотел, чтобы у нее сложилась семья или нормальные отношения. Но она так и не оправилась.
— Что же случилось?
— Банальная история. Когда она училась в консерватории, безумно влюбилась в талантливого музыканта, друга Семы. Русского, кстати. Он ее обхаживал, обещал жениться. Все было серьезно. А потом она узнала, что одновременно этот тип крутил с девкой из родного села, и эта девка, которая в Одессе работала официанткой, родила от него ребенка. Для Розы это был жуткий удар. Особенно когда тот навоз заявил, что вообще не собирался жениться на ней. Дескать, он не полный идиот, чтобы в СССР жениться на еврейке. Просто спать с ней хотел, потому, что она красивая. Роза после этого так в себя и не пришла. Не смогла пережить это предательство. А Сему Лифшица она возненавидела за то, что он все знал и молчал.
— А он знал? — нахмурился Емельянов.
— Знал, конечно. Но как о таком вообще можно было сказать?
— И что было дальше?
— Роза кое-как закончила консерваторию. Ей прочили артистическое будущее, но пианисткой она так и не стала. Не нашла в себе сил, слабый характер подвел. После окончания консерватории пошла работать учительницей в детскую музыкальную школу, где и работает до сих пор.
— А деревенский казанова?
— Он женился на официантке, с которой размножился. Она уговорила его устроиться аккомпаниатором в ресторан, так как в других местах музыканты мало зарабатывают. Он начал работать в ресторане и стал пить. Потолстел, полысел. И сейчас бренчит на пианино в кабаке — в перерывах между запоями. С официанткой у него уже трое детей, и живут они, как кошка с собакой. Она изменяет ему напропалую. Мы с Семой и Пауком когда-то даже в этом ресторане были. Удивительно жалкое зрелище. Вот такая жизнь.
— Печально, — на лице Емельянова не дрогнул ни один мускул. — Но я не люблю слабых людей.
— Роза не слабая. Ей просто никто не помог. Родители всегда занимались Анатолием. Вокруг Толика вертелись все. Ах, писатель, блестящее будущее… Толику было все: внимание, забота, деньги. А он таскался по бабам, был завсегдатаем подпольных вечеринок, устраивал попойки с дорогим коньяком. И в результате загремел в тюрьму. А Роза просто замкнулась в себе и стала жить в своей скорлупе дальше. И вот теперь, как я понимаю, вытаскивать из тюрьмы этого идиота именно ей предстоит.
— Почему вы так говорите? — нахмурился Емельянов.
— Потому что, зная ее брата, я не могу представить, за что он на самом деле загремел в тюрьму. Он мог попасть туда абсолютно за все, что угодно. Избалованный искатель приключений!..
Глава 24
— Давайте вернемся к вам, — Емельянов еще раз тщательно осмотрел комнаты покойного скрипача. Все это время Стеклов тихонько сидел на стуле, только время от времени давал небольшие подсказки. Эти подсказки очень помогали.
Результат осмотра был неутешительный. В комнатах Лифшица Емельянов не нашел ничего нового — никаких следов присутствия в них трупа вора, ни одного пятна крови, словом, ничего, что могло бы помочь ему в расследовании.
Потом они перешли в комнату Стеклова.
А там, тщательно закрыв за собой дверь, Емельянов отбросил в сторону привычный беспечный тон. Теперь он уже не скрывал, что это дело его беспокоит.
— Я твердо уверен, что убийца знал о вашей дружбе, — сказал Емельянов, — именно поэтому труп Дато был подброшен в комнату Семы Лифшица. И, более того, я твердо уверен, что и убийца один и тот же. Паука, Сему Лифшица и Дато Минзаури убил один и тот же человек.
— Вора зачем? — нахмурился Стеклов.
— Этот Минзаури либо каким-то образом пронюхал тайну Паука, либо впутался в то же, во что и Паук. Он был достаточно сообразителен. А Паук ему доверял. Дато мог узнать причину убийства.
— И какая же?
— Я не знаю, — Емельянов задумался, — но есть у меня версия. А что, если кто-то хочет убить вас троих?
— Что за бред? — Стеклов поморщился. — Я ведь жив!
— Разве? А по-моему, с вас хотели начать. Именно с вас первого. Взрыв.
— Нет, — Стеклов покачал головой, — это была случайность. Я сам виноват. Мне не надо было откручивать клапан в котле. А я открутил. Получилось все так из-за спешки. Никто не знал, что я полезу именно в этот котел. Их там три было. Я просто с этого начал. Сам.
— Но если предположить…
— Я выжил. А Паука и Семы больше нет.
— Вы все-таки подумайте об этом. Может, у кого-то была причина избавиться от вас троих?
— Никакой причины нет и быть не может. Если бы убийца хотел убить всех, он с легкостью добрался бы до меня.
— Хорошо, допустим, вы правы, — Емельянов решился выдвинуть вторую версию. — Тогда за то, что Сема Лифшиц хотел сбежать за рубеж. А заодно и помочь брату Розы Толику.
— Совсем уж абсурдная версия! — улыбнулся Стеклов. — Анатолий Нун в тюрьме, в цепких когтях КГБ. И вряд ли сможет скоро оттуда выбраться.
— Вы сами сказали, что Анатолий мог попасть в тюрьму за что угодно.
— Он диссидент. Этим все сказано. Ни за что советская власть не оставит таких, как он. С теми, кто думает иначе, всегда будут бороться.
Слово «диссидент» появилось в СССР именно в 1960-х годах. В дословном переводе с латыни «диссидент» означало инакомыслящий, тот, кто мыслит по-другому и отстаивает взгляды, не сходные с общепринятыми. Часто этот конфликт с официальной доктриной приводит к гонениям со стороны официальных властей.
В 1960-е годы диссидентами стали именовать представителей оппозиции в СССР и Восточной Европе, которые, однако, не пытались бороться насильственными методами против советского строя, а обращались к советским законам и официально провозглашенным ценностям. Первоначально этот термин появился на западе, а затем пришел в СССР. С тех пор диссидентами стали называть людей, противостоящих авторитарному, тоталитарному советскому режиму, но не призывающих к революции и к насильственным методам борьбы. Иногда говорили о том, что диссидент — человек, пытающийся найти тонкий баланс между советскостью и антисоветскостью, а диссидентство — творчество, своего рода общий язык, поддерживаемый обеими сторонами.
