Но всякий путь, насколько бы ни был тяжел, рано или поздно подходит к концу. В конце лестницы Емельянова ждала знакомая дверь. Как всегда, она была приоткрыта. Очевидно, человек, к которому он шел, был в курсе, что он придет. Едва опер появился в длинном коридоре коммунальной квартиры, моментально услышал громкие голоса.
Вернее, голос был один — раскатистый, вульгарный, пронзительный. И грубая площадная брань гремела на всю квартиру.
Скандал был на кухне. Появившись в дверях, Емельянов сразу узнал знакомую спину. Стеклов стоял лицом к толстой, вульгарной бабище лет пятидесяти и молчал.
Тетка изрыгала мат. Из густо накрашенного рта вылетали выражения, от которых покраснели бы грузчики с Привоза. Упершись кулаками в бока, она орала изо всех сил. По редким человеческим словам, пробивавшимся через поток этой грязи, Емельянов понял, что причиной скандала была собака инвалида.
Тетка ни в коем случае не желала терпеть собаку в коммунальной квартире и теперь вываливала на Стеклова все черное дно своей отсутствующей, античеловечной души. Емельянов резко шагнул в кухню и громко произнес:
— Милиция! Что здесь происходит?
Тетка моментально заткнулась. Очевидно, она была наслышана о частом появлении милиции в их коммунальной квартире. И, как большинству обыкновенных людей, милиция внушала ей ужас. Фыркнув что-то неразборчивое, она ретировалась с поля боя со скоростью, явно необычной для ее солидной комплекции.
Горько усмехаясь, Стеклов провел гостя в свою комнату.
— Что она от вас хотела? Это всегда здесь так? — расстроился Емельянов.
— Хотела, чтобы я избавился от собаки. Но я скорей избавлюсь от нее. Так я это ей и сказал, — Стеклов тяжело вздохнул. — Советская коммуна… Никто в мире не поймет специфики этого ужаса. А большинство населения живут в таком аду каждый день.
Емельянов молчал. Ему повезло жить в отдельной квартире, но он прекрасно понимал чувства Стеклова. Представить себе день за днем жизнь на одной кухне с такой теткой — даже ад, по сравнению с этим, выглядел привлекательней.
— Придется съезжать, — вздохнул Стеклов, — завтра обращусь к маклеру, и снова придется начинать процедуру обмена. Как же я устал…
— Кем она работает, эта тварь? — спросил Емельянов. — Торгует на Привозе?
— Вы не поверите! — Стеклов улыбнулся. — Она — врач-терапевт в районной поликлинике. Дитя народа. Да здравствует Советский Союз!
Емельянов промолчал. Еще день назад он обязательно возразил бы на эту колкую реплику. Но теперь ему нечего было сказать.
— Ладно, — Стеклов передернул плечами, — забудем об этом. Я знаю, зачем вы пришли. Правда. Довольно страшная правда, с которой нельзя справиться в одиночку.
— И вместе тоже нельзя справиться, — Емельянов без сил опустился на продавленный диван. — Я ничего не могу сделать. Вообще ничего. Это меня убивает.
В комнате повисло напряженное молчание. Стеклов молча достал из буфета бутылку «Столичной» и две стопки.
— Выпьем. Поговорим.
Выпили. Емельянов тут же ощутил во рту горечь.
— Я ничего не могу сделать, — в который раз повторил он.
— Можно искать выход. Можно устроить ловушку, — Стеклов пытался его приободрить, но голос его явно звучал неуверенно.
— Нет, — Емельянов покачал головой, — выхода не существует, потому что операм из угрозыска запрещено арестовывать сотрудников КГБ.
— Говори, — Стеклов решительно стукнул по столу кулаком, — но говорить ты можешь? Говори! Расскажи мне все! Скажи, как узнал. Это единственное, что может тебя спасти. Не молчи! Говори мне! Говори всю правду! Все то, как оно есть. Это выход. Ты понимаешь? — Сам не замечая, он перешел на ты.
Емельянов понимал. Собственно, за этим он и шел к Стеклову — за поддержкой, за пониманием. За спасением. Залпом выпив подряд две рюмки водки, Емельянов начал говорить.
Спецоперация КГБ, которая планово проводилась с 1965 года, была нацелена на то, чтобы подмять под себя воров в законе и установить контроль над криминалитетом. Над тем самым криминалитетом, который полностью отбился от рук спецслужб после окончания войны.
Воры стали враждебны. В государстве, привыкшем действовать исподволь, было решено вновь вернуть в правильное русло огромный класс, который следовало задавить.
Для этой цели был создан специальный отдел. Возглавил его очень опытный сотрудник, бывший опер, который прибыл из другого города. Он быстро нашел нужные концы и принялся давить на нескольких крупных воров сразу. И первым в этой операции вышел на Паука.
Паук терял свою власть. На его место пытались прийти новые воры. В третий раз Паук загремел в тюрьму по глупости. А он привык жить хорошо. И когда сотрудник КГБ, обрабатывавший его в тюрьме, предложил ему деньги и относительную свободу, Паук задумался. Деньги он любил.
Выйдя из тюрьмы, Паук пустился в разгул. У него было очень много знакомых среди крупных лидеров фарцы, так как Паук очень любил хорошо одеваться.
И вот однажды он услышал, что есть люди, которые проблеме его — утрате влияния и контроля — могут помочь. Для этого надо всего лишь заплатить много денег и поприсутствовать на черной мессе. Паук не был суеверен. Он был вором, и догадывался, когда воруют и обманывают. Но тут он попал врасплох.
Неизвестно, кто первым рассказал ему о церкви Сатаны. Это не имело значения, по большому счету. Паук любил рисковать. И решил провести эксперимент. Тем более, что новое учение, пришедшее из самой Америки, стремительно набирало последователей. Это было немудрено. Если ради яркого иностранного пакета из супермаркета люди готовы были нарушить уголовный кодекс и пойти на преступление, то что уж тут говорить о взгляде на жизнь?
Новое учение дарило свободу. Ту самую свободу, о которой невозможно было даже помыслить! И было доступно только богатым. То есть налицо было и явное социальное разделение, что очень привлекало Паука. Впервые в жизни он имел возможность почувствовать себя элитой. Он, изгой, получал возможность, которая была недоступна большинству. А все остальное — детали, они не имели никакого значения.
Паук догадывался, что новое учение может полностью находиться под контролем КГБ. Он был умным человеком. Но все равно решил попробовать.
Однако Паук ошибался. Внедрение сатанизма детям партийной номенклатуры брало свое начало совершенно в другом месте.
Под видом сотрудника госбезопасности действовал бывший фашист, немецкий диверсант, чудом уцелевший после войны, обросший новыми связями. После войны он довольно успешно предложил свои услуги иностранной разведке. И внедрение новой идеологии было спецоперацией, разработанной специально для того, чтобы собрать компромат на партийных шишек, чьи детки участвовали в оргиях. Влиять на них и держать под контролем, на коротком поводке. Тем более, что парочка таких вот деток действительно посещал в Штатах сатанинские мессы в Сан-Францизско и в Голливуде, в доме Антона Ла Вея. И находилась целиком и полностью под влиянием этой идеологии.
