Материнский инстинкт.
Исповедь
Облака тянулись по небу, как раздерганные клочья ваты. Виктории казалось, что она сама тоже ватная. Она не чувствовала ни ветра, ни аромата апельсиновых деревьев. Ничего не весила, не имела больше никакой формы. Она погружалась в ванну. Теперь ей не хватало тяжести Второй-Виктории – тяжести, которая прежде так часто ее раздражала. Конечно, ее детский разум еще не мог облечь все эти мысли в такие трудные слова.
– Ты находишь этот мир безмятежным, девочка?
Виктория перевела взгляд на Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка. Он стоял совсем рядом с ней, но звук его голоса был отдаленным, как журчание реки, на берегу которой они оба остановились.
– Мирная жизнь имеет свою цену. Если твоя правая рука грозит тебя подвести, отсеки ее и выбрось подальше. Я сам так и поступил, знаешь ли ты это? Когда мы изменяем себя, девочка, мы изменяем целую вселенную. Ибо всё, что есть у нас в селёдке… то есть в серёдке, есть и там, в угрожающем Риме… то есть в окружающем мире.
Он нашарил камень в траве, неуклюжим взмахом забросил его в реку и указал Виктории на круги, расходившиеся по воде.
– Вот что ты такое.
Глаза Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка поискали Викторию под апельсиновыми деревьями, но ему никак не удавалось долго фокусировать на ней взгляд. А она нуждалась в нем. Или, вернее, ей нужно было чувствовать себя существующей благодаря ему, даром что она не умела выразить это именно такими словами. Пока он будет сознавать ее присутствие, она сможет удерживаться на поверхности в ванне. В последний раз сумасшедший водоворот навел на нее смертельный ужас; что она будет делать, если он снова попробует ее унести?!
– Ты, конечно, еще слишком мала, девочка, и не поймешь то, что я тебе скажу, но я должен это сказать именно потому, что ты слишком мала. То, как ты используешь свое свойство, слишком раскованно… то есть слишком рискованно. Каждый разрыв усугубляет разрыв мира.
И Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк погладил своей мускулистой ручищей толпу теней, которые смешивались с тенями апельсиновых деревьев, обступивших его. Виктория уже приучила себя не бояться их, но пока на всякий случай старалась не подходить слишком близко.
– У меня есть мое другое «я». И я отдал этому другому «я» все свои радости и горести, опыт, желания и страхи – словом, все противоречия, которые мне мешали. И чем больше я отдавал этому Другому, тем больше он давал мне, в свой черед. А потом требовал еще большего от меня. Так что мне ничего не оставалось, как отказаться от него в интересах всего мира.
И глаза Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка остановились на Виктории так, словно наконец-то увидели ее среди мотыльков. Глаза, полные пустоты. Что-то подсказывало ей, что он немного нуждается в ней – и он тоже.
– Та, которая осталась на Полюсе, с родителями, – твоё второе «я» – отреклась от тебя. Ты ведь стояла у нее на пороге… то есть на дороге. Тебе наверняка непонятно то, что я пытаюсь объяснить, девочка, но это очень важно. Потому что Другая – не она. Другая – это ты.
Нет, Виктория ничего такого не понимала. И всё же начала испытывать печаль, которую не могла выразить ни криками, ни слезами.
– Я против тебя ничего не имею, да и не могу иметь, – добавил Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк, с трудом вставая на ноги. – До тех пор пока ты согласна оставаться тенью среди других теней, ты не будешь создавать проблем ни для кого, кроме самой себя. Настоящая опасность возникает, когда отражение выходит из своего зеркала. И разрушает, оставаясь невидимым, всё, что было построено за долгие века.
И Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк, смешно изогнувшись, начал счищать травинки, прилипшие к его одежде. Речная вода отражала весь прибрежный пейзаж – кроме него и Виктории.
– Это беспомощное тело ограничено в своих возможностях, но… терпение! Из всех моих детей Янус всегда был наиболее непредсказуемым и наименее склонным к сотрудничеству. Если он обнаружит меня здесь, на своем ковчеге, до того как я разыщу Эгильеров, придется всё начинать сначала. А у меня нет на это времени. И мы не должны форсировать события, девочка. Иначе в какой-то момент мы повертим прах… то есть потерпим крах. Каждая трещина усугубляет развал мира.
По его знаку Виктория пошла следом за ним, между апельсиновыми деревьями. Когда они были одни, Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк передвигался каким-то странным шагом, словно ему было привычнее путать ноги. Но, едва открыв калитку сквера, он сразу заставил себя шагать нормально. Для Виктории вид всех этих детских каруселей и качалок был истинной пыткой, ведь она не могла ими забавляться. Дети сюда никогда не приходили. Только однажды Виктория приметила вдали группу смеявшихся малышей, но, как только Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк подошел к калитке, они исчезли.
Дама-с-Разными-Глазами сидела на качелях, слишком низких для нее: носки ее туфель уже прочертили в песке две глубокие борозды. Свет заходящего солнца превращал ее черные волосы в почти белокурые. Она крепко держалась за цепи качелей, следя за Балдой, который с мяуканьем проскакивал взад-вперед между ее ступнями. Но как только Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк уселся на соседние качели, Балда поспешно ретировался. Кот не очень-то жаловал его и Викторию.
А Дама-с-Разными-Глазами едва удостоила их взглядом.
– Ну и что ты там нарыл?
– Да ничего.
Виктория давно заметила, что Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк очень скуп на слова в присутствии третьих лиц. А еще она заметила, что у Дамы-с-Разными-Глазами шершавые губы, как будто она их всё время кусала.
– И у меня ничего. Куда ни глянь, одни стены без дверей и пустые сады. Как будто всё, что построено на Аркантерре, свернулось в клубок. Мой нигилизм здесь гроша ломаного не стоит. Это надо же – ничего себе талант!
Голос Дамы-с-Разными-Глазами звучал так натужно, словно он душил ее изнутри. Виктория часто видела ее в гневе, но никогда еще – в таком сильном. Она судорожно сжала цепи качелей, а сама согнулась и низко наклонила голову; вот тут-то Виктория и смогла разглядеть корни ее волос: оказалось, что солнце здесь ни при чём, они были светлыми от природы. Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк промолчал.
И тут, к великому удивлению Виктории, Дама-с-Разными-Глазами расхохоталась.
– Черт подери! Если мы не сможем покинуть этот ковчег или договориться с кем-то из его жителей, я скоро останусь без сигарет!
Скрипнула калитка сквера – это появился Крестный. Он насвистывал какую-то игривую песенку. Виктория кинулась к нему. Даже если он не замечал ее присутствия, даже если ее улыбка была невидимой, при нем Виктории было не так грустно.
– Ну что, господин экс-посол? – пробурчала Дама-с-Разными-Глазами. – Есть какие-нибудь подвижки?
Крестный поддел носком туфли мячик, валявшийся в песке, и стал подкидывать его в воздух, всё выше и выше.
