– Верните это Генеалогистам от моего имени.
Прозвучал голос Торна. Настоящий его голос, каким он говорил на Севере.
Он снял с себя эмблему Светлейших Лордов и вручил ее Леди Септиме. Затем с металлическим скрежетом опустился на колени рядом с Офелией. Его лицо, вечно напряженное, словно под кожей проходили высоковольтные провода, вдруг расслабилось. Не осталось никаких противоборствующих токов, лишь одна-единственная очевидность, которой сияли его глаза в сердце ночи.
– Вместе.
Он неловко подхватил Офелию на руки и вместе с ней поднялся на борт воздушного судна.
Водоворот
Викторию всегда завораживал дверной глазок в их доме. Сколько раз она подглядывала, как Мама приникает к нему, даже когда никто не стучится! Сколько раз ей хотелось тоже выглянуть наружу, за пределы настоящих стен дома и фальшивых деревьев вокруг него!
А сегодня Виктории казалось, что она перебралась по другую сторону глазка. От мира остались только миниатюрные картинки и едва слышные звуки. Она так глубоко погрузилась в огромную ванну, заполненную тенями, что не могла ни потрогать что-либо, ни что-либо почувствовать. По правде говоря, она едва осознавала собственное существование, растворяясь, как те таблетки аспирина, что Мама бросала в ее стакан. Всё чаще и чаще она спрашивала себя, кем были на самом деле эта Мама и этот дом, куда ее постоянно возвращали собственные мысли. А заодно спрашивала себя, кто такая эта Виктория, думающая об этой Маме и этом доме.
Шум, заглушаемый отголосками, привлек ее внимание к глазку в мир на самой поверхности ванны. Хотя… не совсем шум, скорее голос. Голос Крестного. Кто такой Крестный?
До сих пор Виктория лавировала меж двух вод – памяти и забвения, формы и бесформенности, – но она знала, что стоит использовать остаток сил, чтобы вынырнуть на поверхность, как неизбежно последует стремительное скольжение вниз, которое увлечет ее в самую глубину ванны, откуда она никогда не вернется.
Увидеть Крестного в последний раз. Прежде чем забыть навсегда.
Она целиком сосредоточилась на глазке, на ускользающем голосе, на красках, обретающих смысл по мере того, как она распространяла свой взгляд всё дальше. Какой-то мужчина расправлял лохмотья своей рубашки. Он был плохо выбрит, плохо причесан, плохо одет, но каждое его движение было исполнено значимости. Он напевал. Красная нитка, которую он выбрал для швов своей одежды, выделялась на белизне ткани, и, когда он, закончив приводить в порядок залатанные тряпки, с весьма довольным видом заново застегнул рубашку, Виктории показалось, что всё его тело ободрано и покрыто ранками. Она смутно припомнила, что это Крестный, но чем меньше Виктория чувствовала себя собой, тем глубже в ее восприятие, более не ограниченное глазами и словами ребенка, проникал образ Крестного. Неужели раньше он казался ей красивым? Разве она не видела, какой телесный порок скрывала его улыбка? Но таким она любила его еще больше. Этот человек был частью ее самой с момента, когда он впервые склонился над ее колыбелью, и – что-то внутри Виктории вдруг вспомнило об этом лучше, чем она, – с момента, как он прошептал: «Никто не достоин тебя, но я всё-таки постараюсь».
– Хвой вдох… то есть твой ход, экс-посол.
Восприятие Виктории расширилось еще больше, проникая сквозь глазок, и охватило женщину напротив Крестного. Маленькая-Очкастая-Дама. Оба сидели среди нагромождения подушек и ковров, разделенные игровой доской. Маленькая-Очкастая-Дама ждала без видимого нетерпения, ее лицо, почти скрытое длинными темными волосами, было лишено выражения, но тени лихорадочно копошились под ее телом.
Крестный двинул на доске три черные пешки и одним мановением руки смел все белые.
– Придумываешь новые правила, экс-посол.
– Применяюсь к противнику, экс-мадам.
Виктория видела их, но видела также волны, исходящие от них при каждом движении и слове, будто круги на воде ванны. Некоторые иногда возвращались отголосками.
Виктория еще больше расширила свое восприятие. Они находились в гигантской кунсткамере, где были собраны предметы с самых разных ковчегов: чучела химер, парящие в невесомости стулья, книги запахов, огромная карта ветров, облака под стеклянным колпаком, электромагнитные бильбоке, анимированная картина, на которой разыгравшаяся морская буря раскачивала во все стороны корабль. Викторию удивила собственная способность определять сущность каждой вещи, не прибегая к словам, как если бы любая диковина была ей хорошо знакома или же внутри нее сидел некто, знавший про них куда больше и ждущий только, когда же растворится она, Виктория, чтобы самому всплыть на поверхность. Ее восприятие стало теперь столь полным, что она могла бы воспроизвести в своем сознании всё окружающее целиком, вместе с мельчайшими закоулочками и путаницей залов; она даже ощущала за пределами стен тот пространственный сдвиг, который изолировал это место от остальной вселенной.
– Вы никогда не едите?
Теперь Крестный занялся банкой, которую спокойно открывал консервным ножом, но в глазах его был вопрос, обращенный к Маленькой-Очкастой-Даме, сидящей напротив за игровой доской.
– Вот уже много веков я свободна от нежданных органов… то есть от органических нужд, экс-посол.
– Что не помешало вам оказаться запертой в ловушке вместе с нами, экс-мадам.
Крестный прищурился, словно это должно было помочь ему лучше разглядеть суть Маленькой-Очкастой-Дамы за ее круглым личиком, розовыми губами, длинными ресницами и странным платьем, из-под которого торчали голые коленки.
– Признаюсь, мне трудно приспособиться к вашей внешности. Вы так похожи на нашу малышку мадам Торн, что просто жуть берет.
– Скорее уж она на меня похожа.
Консервный нож застыл в пальцах Крестного.
– Как, прах вас побери, вы дошли до того, что стали красть лица людей? Собственная симпатичная мордашка вас больше не устраивала?
Маленькая-Очкастая-Дама вяло повела плечами.
– Понимаю, – пробормотал Крестный с новой улыбкой. – Это не ваше решение, так само получилось. Вы заигрались с силами, которые обернулись против вас. Но почему ваш дар становиться двойником не срабатывает с Духами Семей? В конце концов, это же ваши создания. Приняли бы облик одного из них…
– Духи Семей – пустое место без своих Книг, – объяснила Маленькая-Очкастая-Дама. – А я не могу повернуться лигой… то есть обернуться Книгой.
Крестный решительным жестом вспорол консервную банку.
– Я передумал. Между вами и мадам Торн нет ничего общего.
В соседней комнате раздался взрыв ругательств, плеск воды и возмущенное мяуканье. Другая женщина, наполовину брюнетка, наполовину блондинка, захлопнула за собой дверь, нимало не озабоченная тем, что вокруг нее растекается лужа. От всего ее тела исходили волны гнева. Это была Дама-с-Разными-Глазами, Виктория смутно ее помнила. Проскользнувший за нею кот – Балда, тоже вспомнила Виктория, – яростно шипел.
