Заглядываю в ореховые глаза, затуманенные удовольствием, и не могу не поддаться минутке самодовольства — Соня часто дышит, то и дело облизывая пересохшие губы — или их облизываю я. На ее щеках румянец, глаза блестят, волосы растрепались. И она уже не замирает испуганным зайцем в свете фар, не сжимается — все чаще встречает новые и новые касания со стоном нетерпения. И это все — только начало…
Хотя ее тело все целиком говорит, нет, орет мне «Да!», я не могу не замереть, чтобы спросить:
— Ты… хочешь?
Слишком у нас была непростая история.
Вместо ответа она царапает мою грудь короткими ногтями, пытаясь подхватить ткань футболки — тянет ее вверх, стаскивая с меня, но ей не хватает длины рук, так что приходится помочь и избавиться от нее самому.
Маленькие нежные пальцы ложатся мне на плечи, Соня смотрит распахнутыми глазами, гладит меня по рукам, по груди, словно ласкает пони, подаренного на десятый день рождения. И столько же восхищения в глазах.
Перекатываюсь так, чтобы оказаться над ней, опираюсь на локти и опускаюсь ровно настолько, чтобы коснуться ее губ. И снова выпрямляю руки. Мне нравится это упражнение, включу его в тренировку.
Она проводит рукой по моей голове — там уже что-то отросло, забыл побриться со всеми этими делами — и улыбается. Ах ты, маленькая зараза!
Нахожу ее губы и заставляю на следующие пять минут забыть и о пони, и о моей лысине, только выгнуться так, что твердые соски касаются моей груди.
Моя девочка.
Моя женщина.
Моя.
Соня гладит ладошками меня по груди, спускается на живот, и я прикрываю глаза от удовольствия.
Но вот когда она начинает расстегивать джинсы, становится нелегко. У меня такой стояк, что натянутая ткань чуть не лопается. Пояс еще поддается, а пуговицы уже нет. Тем более, когда я чувствую ее копошащиеся там ручки, ситуация становится еще критичнее.
Выдыхаю, ловлю пальчики и целую их. Дай мне самому, маленькая.
— Но я хочу… — жалуется Соня.
Что мне остается, кроме как улыбаться?
— Сейчас все будет, — обещаю ей.
Вдыхаю, выдыхаю, проклинаю ширинки на пуговицах и цивильную одежду. Когда несколько лет ходишь исключительно в спортивном, забываешь о некоторых особенностях. Пока я вожусь, одной рукой удерживая свой вес над Соней, она вообще не помогает. Наоборот — пользуется ситуацией и берет инициативу в свои руки. Пока ее губы только оставляют дорожку поцелуев от моей шеи до живота, я еще терплю, но когда наглый язычок касается низа живота, а руки скользят по моей спине, я понимаю, что рискую взорваться прямо сейчас.
Приходится поторопиться с пуговицами. Побежденные джинсы я стаскиваю со сверхзвуковой скоростью. Ловлю шаловливые пальчики, сплетаю их со своими и опускаюсь на Соню сверху, все еще удерживая большую часть веса на руках — но мне так хочется почувствовать ее всей кожей.
Освобожденный член трется о ее влажное междуножие, и внизу живота нарастает томительная боль, жажда, желание. Потираюсь головкой о сочащийся влагой вход, дразня уже не сколько Соню, сколько себя.
Сознательно не тороплюсь.
Так мучительно долго я этого ждал, что каждая следующая секунда промедления доставляет какое-то мазохистское удовольствие.
Черт! Резинки!
Чуть не забыл, кретин.
Добровольное промедление оборачивается принудительным. Чуть не рычу, тянусь к ящику тумбочки и вслепую пытаюсь нашарить пакетик. Вот прошли времена, когда ящики были забиты под завязку, а зря…
Разрываю упаковку зубами, и тут нежная скромная Соня перехватывает у меня презерватив и ее пальчики ныряют вниз, нащупывая мой чуть не звенящий от напряжения член.
— Ой! — говорит она, раскатывая латекс до конца. — Ого!
Что ж, можно считать, что разговор, везде ли я такой большой, в какой-то степени все же состоялся.
Мы смотрим друг другу в глаза, я кладу ладонь на ее затылок, прижимаюсь к губам и вхожу внутрь почти на всю длину, но медленно, медленно, медленно. Позвоночник словно прошивает горячая игла. В последнюю секунду не выдерживаю и резко толкаюсь до конца — мы стонем одновременно. Она такая мокрая внутри, такая горячая, такая шелковая. Застываю ненадолго, чтобы не кончить сию же секунду.
Нет, я достаточно накосячил с Соней, еще только не хватало разочаровать ее в самый ответственный момент. Когда напряжение немного отпускает, начинаю двигаться, но тут же вновь становится не до наслаждения завоеванной крепостью. Приходится балансировать на грани разрядки, отвлекая себя всеми возможными способами. Но каждое движение Сони — цепляется ли она пальцами за мои плечи, обхватывает ли ногами за пояс, вжимается ли в грудь своей невозможно мягкой грудью — приводит меня на грань. Сжимаю зубы, ловлю ритм, при котором моя Сплюшка начинает дышать чаще и прикусывать губы отчаянней, и остаюсь в нем.
Она мягкая, я утопаю в ней, как в облаке, мне кажется, что с каждым раскачивающим нас движением, меня отпускает еще одна тяжелая мысль, расслабляется еще один натянутый нерв. Толкаюсь в нее, чтобы отдать все напряжение сегодняшнего дня и понимаю, что никуда и никогда ее теперь не отпущу. Буду прятать звон свой в мягкое, в женское.
Да, приходится вспоминать стихи, иначе сейчас никак. Чтобы не оправдываться потом «я слишком сильно тебя хотел, давай второй раз, я не подведу».
Ловлю ее губы, целую шею, сжимаю губами затвердевшие каменные соски, жду стоны, улыбаюсь всхлипам, раскачиваю ее древним вечным ритмом, мягкую, сладкую, теплую.
Ну как тебе сделать еще лучше, хорошая моя?
Останавливаюсь, завожу ладони под ее спину и одним движением, не размыкая нашей связи, переворачиваюсь на спину, устраивая Соню сверху. Она разом насаживается на меня до конца, вскрикивает и упирается ладонями мне в грудь, ощутив в себе действительно всю длину.
Вот так я могу ее трогать, гладить по спине, сжимать задницу, накрывать ладонями грудь вообще без помех. Пока она приспосабливается и пытается найти свой ритм, успеваю немного остыть. Хотя возможность видеть, как подрагивает ее грудь и оглаживать бедра нивелирует это преимущество. Ничего-то я не выиграл.
Кладу ладони на ее бедра, свожу большие пальцы в середине и слегка надавливаю на губки, заставляя их расходиться и открывать главное сокровище. Один палец на клитор, другим рисовать круги на мягком животе — Соня движется вверх-вниз, опираясь на колени и сама регулирует скорость.
— Давай… — шепчу я ей. Она склоняется, щекоча мне грудь волосами, целует меня, а я ускоряю движения пальца. Соня прикусывает мою губу, вцепляется руками мне в плечи, вся сжимается, и когда я еще поддаю бедрами, вдруг стискивает меня невозможно туго, почти больно. По ее телу волнами прокатывается дрожь, она резко вдыхает и замирает — а я нет. И дрожь не затихает, а превращается в судороги, Соня падает мне на грудь и кричит. Кричит прямо мне на ухо.
