Но я не жалуюсь.
Это самый лучший звук в мире.
Пока она тихонько вздрагивает от остатков удовольствия, я сжимаю ее руками, притискиваю к себе и делаю несколько быстрых мощных движений, входя в текущую медом и молоком глубину. Хватает совсем немного, чтобы по игле в позвоночнике пробила молния, фейерверком разлетевшаяся в паху.
Никогда не хватало терпения и самодисциплины, чтобы проверить теорию о том, что чем дольше оттягиваешь оргазм, тем он ярче, а тут невольно пришлось — и о, да!
Сколько лет потеряно.
Укладываю свое чудо рядом на кровать и ухожу в ванную.
Когда возвращаюсь, сначала думаю, что она уже заснула, но когда ложусь рядом, Соня открывает сонные глаза.
— Ты обалденный, — говорит она. — Спасибо.
— Спасибо? — изумляюсь я. — Ты сказала спасибо за секс?
— За… оргазм, — смущается она.
— My pleasure, и это действительно было для меня удовольствием, — улыбаюсь я этой дурочке.
Она не откликается, а смотрит серьезно и пытливо, словно хочет о чем-то спросить. Но не спрашивает, а я пока не настаиваю. Мне слишком хорошо.
Просто любуюсь ею. Нет ничего прекраснее удовлетворенной женщины, особенно если в этом есть и твоя заслуга. И уж точно нет ничего прекраснее любимой удовлетворенной женщины. Если бы она была еще и любящей — было бы совсем идеально. Но тогда я бы умер от совершенства этого мира, так что нормально, все в порядке.
— Почему ты так смотришь? — спрашивает Соня.
— Ты красивая, — признаюсь честно.
— Да брось, — морщится она. — Я… — кажется, она спотыкается о слово «толстая», но жалеет меня, старика, не хочет, чтобы я уходил в монастырь и меняет его на: — …Обычная.
Глупая Сплюшка.
Поднимаю отяжелевшую руку и обвожу пальцами контур ее рта:
— У тебя такие красивые губы, — говорю тихо. — Маленькие, идеальной формы. Женщины часто меняют макияжем форму губ, потому что недовольны своей. А тебе не нужно, у тебя идеальные уже есть.
— Правда? — удивляется Соня и, кажется, с трудом подавляет порыв сбегать к зеркалу.
— Правда, — киваю я и глажу ее ушко. — У тебя такие изгибы ушной раковины, что кажется — она сделана из раковины морской. Самой нежной и фарфоровой, что нашлась.
Соня хмыкает и с удивленным лицом щупает свое ухо.
— А еще у тебя маленький симпатичный носик.
— Ну уж нос-то… — возмущенно бормочет Соня.
— У тебя длиннющие ресницы и необыкновенный цвет глаз.
— Обыкновенный, карий!
Я притягиваю ее к себе спиной, обнимаю:
— А какие у тебя сиськи… сейчас расскажу…
Кладу ладони на ее грудь, снова удивляясь и восхищаясь ее нереальной мягкостью.
— Хва-а-а-атит, — стонет Соня, но не отбивается. — А то я сейчас расскажу тебе, какой у тебя красивый…
— Что? — коварно спрашиваю я. — Расскажи!
— Ну нет.
— Некрасивый? — огорчаюсь я.
— Невозможный!
— Ну почему же, я только что доказал, что вполне возможный… И знаешь, что? — Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что то, как ее задница трется об этот самый красивый и невозможный, навевает меня на определенные мысли. — Готов повторить.
— Тебе же надо поспать! — ужасается Соня.
— Пожалуй, я готов поменять сон на вторую серию, — говорю задумчиво.
Это не чтобы сильно удивительно, но, пожалуй, давненько не случалось.
— Я тоже хочу спать, — жалобно сообщает Соня, пока мои пальцы медленно, но неуклонно спускаются к ее бедрам.
— Ты на диване поспала, пока я работал, — безжалостно сообщаю я.
Мы все-таки засыпаем, но только через час.
А еще через два меня будит звонок видеофона.
Соня: Мифы и легенды
Огромное и горячее, как солнце — то, на чем я спала — сдвинулось подо мной, и я вспомнила — Юл!
Мы с ним…
Как же это было хорошо…
Он подхватил меня, скатившуюся с его груди, и осторожно опустил на подушку.
Потом взял телефон с тумбочки и выругался.
— Что? Кто? — сонно спросила я. — Сколько времени?
— Спи. Девять. Я сейчас.
Он встал и начал натягивать джинсы и футболку.
Без такого источника тепла в кровати спать больше не хотелось.
Я открыла глаза, прижала к груди одеяло и смотрела на него. Иррационально хотелось повиснуть на шее и не отпускать за дверь, где злые волки.
— Ты куда?
— Ольга приехала, — Юл скривился, как будто хлебнул стеклоочистителя. — Сейчас будет большой скандал. Закрой дверь, она звуконепроницаемая. Я быстро.
Насчет волков я была близка.
Я подтянула колени к себе, укуталась. Сидела, не сводя глаз с двери, но из-за нее действительно не было ничего слышно. На цыпочках встала, завернувшись в одеяло, подошла и приложила ухо — ничего.
Отошла, кусая губы.
Поняла, что мне неуютно быть здесь голой. Рисовались картинки, как Ольга сейчас ворвется в спальню, будет тыкать в меня своими наманикюренными пальцами и обвинять… в чем? В чем-нибудь ужасном. Не успела уйти от Влада, уже у Юла в постели, вот шлюха.
Я скинула одеяло и быстро, оглядываясь на дверь, оделась.
Стало чуть спокойнее. Можно было походить по комнате, рассеянно трогая стены. Но в спальне пусто, нечего разглядывать.
Попробовала побить в боксерский мешок, но только отбила пальцы. Он даже не пошевелился.
Почему-то стало не хватать воздуха.
Если комната звуконепроницаемая, может быть, она почти герметичная?
Попробовала открыть окно, но оно было глухим. За плотными шторами открывался вид на внутренний двор — чугунные скамейки, место для костра, выложенное камнями, ничего интересного. Да, вид на втором этаже наверняка лучше.
Вдруг почему-то испугалась, что Юл меня запер, хотя не слышала скрежета замка. Прокралась к двери, взялась за ручку и тихо-о-о-о-о-онько потянула.
— Ты не можешь отказаться от сына! — истерическим визгом ввинтилось в голову.
Ой. Закрыла обратно.
Насчет «быстро» я уже как-то сомневаюсь.
Меня начало потряхивать.
Во что я ввязалась? Я что, правда так поплыла от его поцелуев, что мне стало все равно?
Да нет, все я понимала. Но мне было так плохо самой, так жалко Юла, так хотелось, чтобы кто-нибудь обнял, утешил и сказал, что все будет хорошо, что я просто отказалась сомневаться и мучиться и пошла в ту сторону, где было теплее. Где был кто-то, кому я нужна.
