Левая рука работала исправно. Ноги также не пострадали в аварии. Однако я чувствовала себя разбитой развалюхой, не способной шевелиться. И не стремилась ничего менять.
Если верить врачам, то под гипсом было несколько переломов. Кости срастутся, заживут, синяки пройдут. Так обещали медики. Но что делать с душой, которая выгорела дотла? На этот вопрос никто мне не ответит. Да я и не спрашивала.
Я вообще не говорила. Просто не хотела. На вопросы врачей отвечала через силу. А с посетителями — и вовсе замыкалась.
Даже Лев, который проводил в моей палате больше времени, чем в офисе, не смог ничего изменить.
Труднее всего оказалось с Ником. Я честно рассчитывала на то, что он исчезнет из моей жизни, займется грядущей свадьбой, делами фирмы, ремонтом драгоценной тачки. Да чем угодно, только не мной.
Но сводный брат по каким-то непонятным причинам практически поселился в моей палате. И выглядел он иначе. Привычный пиджак и рубашка сменились свитером и джинсами. Волосы, обычно идеально уложенные, теперь торчали в разные стороны. Да и сам Ник выглядел странно: темные круги под глазами, непривычный настороженный взгляд, надломленный голос.
Каждый раз, просыпаясь, я видела Ника рядом.
Но это ничего не меняло. Он по-прежнему был чужим для меня.
Отец с Вероникой появились через сутки. Ник повел себя странно, уступил место родителям, молча замер у двери. Чувствовалось напряжение между братом и отцом. А Вероника и вовсе рыдала, прижавшись к моей не пострадавшей в аварии руке.
— Все хорошо. Езжайте домой, — попросила я, зная, что водитель привез родителей прямиком из аэропорта. Их отпуск закончился, опять же, по моей вине.
Суета в палате утомила. Я хотела одного — остаться в одиночестве.
— Никон? — голос отца звучал отрывисто, Ник нехотя вышел из палаты, бросив на меня быстрый взгляд.
Удивил тон отца, с которым он говорил с Ником. Папа никогда не разговаривал с братом в таком тоне. Для успешного и влиятельного Давыдова Ник всегда был опорой и гордостью.
Стало неуютно от того, что их отношения изменились. И я поняла, если уж прошлое не смогу изменить, то нужно как-то пояснить отцу, по чьей вине его дочь оказалась здесь.
Вероника уступила место отцу рядом со мной. Мы никогда с ним не разговаривали по душам. И сейчас не станем. Но я тихо шепнула, собирая крупицы сил:
— Ник не виноват.
Отец кивнул, принимая мои слова. Погладил меня по щеке. Попрощался. Вышел из палаты.
Я знала, что вот-вот подействует укол. И я крепко усну, а мозг отдохнет от боли.
Я уже засыпала, когда дверь палаты вновь распахнулась, и кто-то вошел.
Даже не открывая глаз, знала, что вернулся Ник. Чувствовала: это он.
Но лежала, не шевелилась. Когда брат тяжело опустился в кресло рядом с постелью и осторожно погладил мою ладонь, а потом и сжал пальцы своими, я и вовсе отвернулась к окну.
— Сашка… — выдохнул он приглушенно.
Меня затопило обжигающее тепло, непозволительно запретное, способное пробить тот кокон апатии, в который я закрылась.
Я плотно сомкнула веки, всеми силами отгораживаясь от Ника. Но брат настойчиво вытягивал меня из сонного тумана. Я всей кожей ладони ощущала прикосновение мужских губ. Нежные касания обжигали, заставляли чувствовать.
Но я этого не хотела. Я хотела тишины и покоя. Хотела оказаться в вакууме, никого не слышать, ничего не чувствовать.
— Я так виноват, Сашенька, — разобрала я хриплый голос.
Что бы я сделала, окажись Ник так близко ко мне еще пару дней назад? Как поступила бы, если бы его губы касались моих рук вот так, жадно и неистово?
Я была бы счастлива.
А сейчас.… Сейчас мне было все равно.
И я прошептала именно то, что хотела сказать, как только очнулась после операции.
— Уходи, — выдохнула я, не открывая глаз.
Я слышала, как Ник прерывисто выдохнул. Его пальцы все так же, осторожно поглаживали мою ладонь.
— Нет, Саш, — упрямо возразил он едва слышно. — Я буду здесь. Вижу же, как тебе больно.
Я бы рассмеялась, громко, в голос, на всю клинику. Но не было сил. Их хватило лишь на то, чтобы повернуть голову, открыть глаза, взглянуть на Ника и прошептать:
— Мне уже не больно. Спасибо тебе за это.
Наверное, Ник все понял. Понял, что я говорила совсем не о физических повреждениях моего организма. Мое тело болело в таких местах, о существовании которых я и не подозревала. Но моя душа уже не страдала. Она была мертва.
***
Я был готов ко всему. Знал, что примерно так и будет.
Но одного я не учел. Не спрогнозировал, что всего одна фраза раздавит меня, прижмет к земле, не даст сделать вдоха.
Сашка была во всем права. Она не плакала, не упрекала меня, просто расставила все по своим местам. И, как оказалось, мне нет места рядом с ней.
Дождался, когда Саша уснет. Впервые в жизни я был растерян, дезориентирован, не знал, что делать и как жить дальше. Впервые у меня не было плана.
Я понимал, что стоит мне выйти за дверь, и я больше сюда не вернусь. Меня не пустят в палату. Взгляд отца я прочел правильно. Охрана не пропустит меня до тех пор, как Саша сама не разрешит.
Сашка вычеркнула меня из своей жизни.
Что ж, Ник, радуйся! Ты ведь этого хотел?
Криво усмехнулся. Мое желание исполнилось. Да только вся ирония в том, что больше всего на свете я хотел бы находиться здесь, рядом с Саней. Видеть ее улыбку, слышать голос, дышать ею.
Но я сам все сломал, уничтожил своими руками.
Я не мог заставить себя сделать шаг в сторону двери. Словно я прирос к полу рядом с больничной койкой, на которой спала Саша. Казалось, что кто-то невидимыми нитями намертво пришил мои руки к ее нежной ладони.
Пришлось в который раз воскресить в памяти ее голос и тихое «Уходи!».
Помогло.
Но оказавшись в коридоре, прислонился лбом к закрытой двери. Невидимые нити рвались тяжело и медленно. Я был готов сорваться, вернуться к Сашке, обнять, прижать к себе, втянуть носом дивный аромат, который не испортили даже больничные запахи.
А нельзя.
Из больницы меня забрал Максим Егорович. По моей просьбе привез в холостяцкую квартиру, в которой из мебели была одна кровать.
— Только без глупостей! — сказал мне Макс на прощание.
Еще позавчера это звучало бы глупо. Я и глупости — несовместимые понятия.
А вот сегодня прежнего Ника Вершинского больше не существует. Он умер вместе с Сашкой в той аварии.
***
Глава 23
В день выписки Лева появился в моей палате с воздушными шариками и охапкой цветов в руках. Родители, наоборот, вышли из палаты, они захотели побеседовать с врачами перед тем, как я отправлюсь домой. А я воспользовалась передышкой. Мне нужны были эти минуты тишины, просто для того, чтобы выдохнуть, придумать, как себя вести, если встречусь с Ником в родительском доме.
