— Да вон он сидит, кобель блохастый. В общем так, я разбираться не стану, чья это псина, но или ты сейчас же выкидываешь его, или я вышвырну отсюда тебя. Понял?
— Считай что его здесь уже нет, Хорт.
Вышибала поднялся со своего места и направился к собаке. В то же самое время Бритва подошел к группе подозрительных личностей, сидевших за одним из столов. Конечно, в этом заведении таковым был каждый посетитель, но в исключительной подозрительности именно этой троицы не засомневался бы даже единственный действительно слепой попрошайка с площади Пяти Храмов. О чем-то быстро переговорив, сначала лысый грабитель, а потом и его собеседники выложили на стол несколько монет и уставились на разворачивающуюся посреди трактира сцену.
Громила как раз подошел к псу и грозно уставился на него. В ответ животное лишь вопросительно склонило голову и отчаянно завиляло хвостом, выпрашивая что-нибудь вкусное, или не очень вкусное, но питательное. К огорчению пса, ни кормить, ни терпеть его присутствия здесь не желали. Огромная ручища потянулась к шее собаки, намереваясь ухватиться за ошейник.
Хорт широко улыбнулся.
Бритва едва смог сохранить невозмутимый вид и не рассмеяться.
Три его новых собеседника напротив, снисходительно улыбались.
Рука сомкнулась на узкой полоске выделанной кожи с тисненым гербом, и приподняла собаку.
Пес жалобно скулил, но не сопротивлялся, когда вышибала вышвыривал его из таверны. Улыбки мигом сдуло с лиц Хорта и Бритвы.
— Мрелев пес! Да как же это… Да я же… — только и смог произнести лысый наблюдая, как один из подозрительной троицы сгребает его деньги со стола, — Ну, шавка облезлая, сейчас мы с тобой потолкуем…
Позабыв про свои вещи, цирюльник кинулся к выходу. Хорт попытался было его остановить, но лишь махнул рукой и вернулся доедать остывающий завтрак. Даже брань за окном не отвлекла его от аппетитного омлета. Кричал Бритва:
— А ну иди сюда, мрель блохастый! Ты что это мне там устроил в трактире, а, шапка с хвостом? Я же своими глазами видел… Да что видел — я на своей шкуре все почу…
Голос вдруг оборвался. Раздался хорошо знакомый треск, а потом в стену трактиру бухнуло что-то большое и мягкое. И в спертом воздухе трактира, наполненном всевозможными и не совсем возможными ароматами, запахло отбушевавшей грозою.
Глава 4
Воины Тьмы
«Здесь сидел Гари Кьюзак па прозвещу Храмой.
Года 2424-27, 2427-28, 2431-35, 2436»
Надпись, выцарапанная на кирпичной стене в камере 48 тюрьмы Брогард…
Спуск в подземелье Лабиринта на подъемнике отозвался в желудке Айвена маленькой бурей из сегодняшнего обеда и пары яблок — поужинать ему так и не довелось. Считалось, что этот эффект вызывает паутина заклинаний, плотно окутывающих катакомбы тюрьмы. Якобы сторожевая магия изучает каждого пришельца, и если тот оказывается узником, то его аура вплетается в сети сторожевых заклятий, настраивая против него тысячи ловушек и множество ужасных созданий, стерегущих преступников. И лишь когда он официально получит статус свободного человека или взойдет на эшафот, Боргард выпустит преступника из своих цепких лап. А однажды юноше даже довелось слышать версию о том, что подземелья тюрьмы находятся вовсе не в этом времени, и совсем в другом мире…
Разумеется, он во всю эту чушь не верил, но приятнее от этого ощущения не становились. Побледнев, Айвен вцепился руками в перила и старался думать о чем-нибудь хорошем, приятном. Например, о вкусе спелых дынь, которые он просто обожал. Нет! Не о еде, только не о еде! Лучше уж думать о женщинах. От женщин желудок не выворачивает наизнанку. Хотя, они тоже разные бывают — некоторые действительно, без пары стаканов крепкого вина выглядят довольно жутковато… Но только не она. «Госпожа Урс» — так назвал ее стражник. Прекрасная, как мечта, рыночная торговка и дочь начальника городской стражи… Проклятая зазнавшаяся гордячка, из-за которой он оказался в этой тюрьме!
Тысяча волосатых каббров, ну неужели больше нет никаких по-настоящему светлых воспоминаний, не связанных с едой, выпивкой и его нынешним положением, на которые можно отвлечься? Что он любит? Деньги? Сотня серебряных монет штрафа за какое-то жалкое яблоко и кольцо наверняка с поддельным сапфиром! Не то… Поцелуй матери? Умерла, пытаясь родить его на свет… Улыбка отца? Этого старого пьянчуги, который своего малолетнего сына трижды ухитрялся продавать в услужение таким же никчемным неудачникам? Да в его улыбке дырок больше, чем зубов! Гррр! Думай, голова, бутылку красного куплю… Ласковое солнце? Угу, без малого семь часов на пузе, на самом солнцепеке провалялись — вся спина пузырями пошла! Радостный смех? Ага, вон те два стражника так и вовсе за животы схватились глядя на то, как он мучается. Все хихоньки да хаханьки им, кабрровым детям. Что б вас пчелы перекусали, да в такие места, чтобы ваши жены глядя на все это в полумраке не знали, радоваться им или грустить!
Живо нарисовав в воображении картину пчелиной расправы над стражниками, Айвен повеселел, и живот действительно отпустило. А едва пропала дурнота, как снова проснулся внутренний голос:
«Эй, художник-пчеловод-любитель, тебя хоть в какую камеру сажают? С кем вместе на койке прохлаждаться будешь?»
Юноша зябко поежился. «Прохлаждаться» ему предстояло в самом прямом смысле. Камеры в катакомбах Боргарда не зря называли холодными ямами — в них действительно было довольно прохладно. Какой там побег? Все мысли были заняты придумыванием способов согреться. Приходилось или много двигаться, чтобы размять скованные холодом конечности, или наоборот поменьше шевелиться и тщательнее кутаться, чтобы беречь драгоценное тепло. Тут и никакой Гексакулум против магов не нужен — итак зуб на зуб с трудом попадает, куда уж тут заклинания читать? А это ведь дело такое — на один звук да на полтона ошибешься, и таких чудес натворить можно, что и сам рад не будешь. Впрочем, доводилось ему как-то вместе с магом прохлаждаться в одной яме. Так тот ходил в одних штанах да шапочке, и от него только что пар не шел, хотя никакой волшбы чародей не творил, и амулетов быть у него с собой не могло — все вещи отбирала стража и выдавала снова только при освобождении заключенного. Хотя, от магов всего можно было ожидать — на то они и маги.
Все от того же Гаррета Многорукого Айвен слыхал, что в столичном Торнгарде совсем наоборот, довольно таки жарко и даже душно. Там у заключенных мысли от жары путаются, осужденные становятся донельзя вялыми и ленивыми. И если в Боргарде преступники «прохлаждались», то в Торнгарде они «парились».
«Эй, яблококрад, я к тебе обращаюсь, или ты уже своих не узнаешь?»
— Когда это ты успел своим стать, а? Я вообще тебя второй раз в жизни слышу! — возмутился Айвен.
Стражники переглянулись. Весь спуск занимал каких-то десять минут, и половину пути они уже преодолели, но проводить оставшиеся пять минут наедине с сумасшедшим им вовсе не хотелось.
