— Надо же, — Джио тряпицу свою отложила. — Какие здесь места… интересные. Прогуляться не хочешь?
Гулять Катарина уже не хотела, вот совершенно. Но поняла, что ее нежелание Джио не остановит, в лучшем случае она просто запрет Катарину в комнате, а сама мысль, что она останется здесь, одна, внушала ужас.
— Хочу.
— Ага… дрожишь чего?
— От нетерпения, — иногда Джио злила излишней своей проницательностью, но сейчас злость помогла собраться. — А куда пойдем?
В сад.
И слезать пришлось по ветвям плюща.
Это было безумием. Полным. Королевы, даже бывшие, не карабкаются по стене, цепляясь за скользкие плети.
Плети хрустели.
Прогибались под весом Катарины, тонко намекая, что она отнюдь не так хрупка, как ей кажется. Глянцевые листья норовили шлепнуть по лицу, щекотали шею и сбрасывали за шиворот капли росы. И кажется, не только ее. Уже на земле Катарина нервно мазнула по шее, пытаясь снять что-то или кого-то, щекотавшего эту шею.
Только бы не паук, пауков она не любила.
— Надо же, а ты не совсем жить разучилась, — Джио вот спрыгнула легко и в мужском костюме она смотрелась на удивление гармонично. А вот Катарина в таком же ощущала себя полной дурой. Пусть и свободные, но все одно штаны липли к коже, чулки совсем уж непристойно обрисовывали ноги. А рубаха из темного колючего полотна так и норовила съехать с плеч. Катарина то и дело ее поправляла, но стоило шелохнуться, и та снова падала. И дублет, что характерно, не спасал, тем паче, что возиться и привязывать к нему рукава Джио отказалась, отчего вид у дублета был, мягко говоря, престранный.
— Совсем, — Катарина решила, что если держать рубаху обеими руками, та точно не съедет. — Почти. Наверное. Не знаю.
Ответом было фырканье.
Джио огляделась и сказала:
— Туда, — махнув при этом в темноту. Та казалась кромешной, и редкие звезды едва-едва разбавляли ее, и Катарина подумала, что такой разбойной ночью и заблудиться недолго. Но стоило сделать пару шагов, и все изменилось. Из черной черноты проступили еще более черные деревья, от которых на темную траву ложились длинные тени, совсем уж непроницаемые.
— Иди за мной, деточка, — Джио ступала по дорожке, выстланной этими тенями. — Не отставай.
Катарина постарается.
Она идет, и страх перед темнотой постепенно отступает.
…в Королевской башне кристаллы на ночь гасили. А вот свечи оставляли. Не всем, само собой, но Катарине оставляли. Их приносил комендант, толстые, гладкие, слепленные из воска. Он сам устанавливал их на старинном канделябре, и вздыхал, сожалея то ли о свечах, то ли о самой Катарине. Именно там, в башне, она, никогда-то не боявшаяся темноты, впервые испытала этот леденящий ужас. И он, однажды проникнув в ее сердце, там и остался.
Темнота Королевской башни была полна звуков.
В ней слышался лязг цепей и тяжелые шаги палача, который, казалось, ходил и выбирал новую жертву. Ерунда, конечно, ибо палач был не более свободен в своем выборе, нежели Катарина. Но вот… мерещились стоны приговоренных и жалобы их. Тонкий плач первой казненной королевы, призрак которой, как говорили, остался в Королевской башне, ибо родные, пытаясь отвести от себя высочайший гнев, отреклись от несчастной Анны, и тело ее было похоронено на местном кладбище, среди воров, убийц и мятежников.
Тогда Катарина думала, заберет ли отец ее собственное тело.
И не находила ответа на этот вопрос.
В саду темнота шептала, что все уже позади, что нет больше ни башни с ее толстыми каменными стенами, которые не прогревались и в самую жару, ни отца, но только сад. Здесь шелестят деревья, приветствуя Катарину, и трава ластится, и малина цветет, и плачет горестно козодой, обещая скорую смерть.
Кому?
— Погоди, — рука Джио перегородила тропу. Затем Катарину развернули и подтолкнули к толстому дереву, велев: — Стой здесь.
А где-то неподалеку раздался утробный выворачивающий душу вой, от которого кровь заледенела в жилах.
— Я…
— Стой, — когда Джио говорила подобным тоном, оставалось лишь кивнуть и смириться. И Катарина прислонилась к прохладному стволу.
Что ж, она постоит.
Только недолго.
Там, в башне, Джио вела себя так, будто бы ничего не случилось, будто бы нет ни обвинения в супружеской измене, ни другого, куда более серьезного, в измене государственной. Ни суда, готового принять королевскую волю, ни отца, что заглядывал частенько, уговаривая сознаться и раскаяться, и молить о прощении, ведь тогда Катарину, возможно, помилуют.
Джио исчезла.
Она умела вот так, шагнуть и стать частью темноты, и ни листочка не шелохнулось, будто вовсе ее не было. Мгновенье, и что-то тяжко заухало над головой Катарины.
Сова?
Мелькнула в ветвях птичья тень и тоже исчезла. А в траве заговорили сверчки.
Надо успокоиться. Это просто ночь. И сад. Несколько запущенный, но все же обыкновенный. Что страшное может произойти в обыкновенном саду? Сова поймает мышь? Или лакей припрячет в дупле украденные ложечки? Катарина вымученно улыбнулась.
Да и Джио никогда не оставила бы ее, если бы Катарине и вправду грозила опасность. А значит, надо просто подождать. Джио вернется…
Катарина присела на изогнутый корень. Вот так… можно слушать сверчков и дышать черемуховым ветром. Можно мечтать, как она изменит это место. Нет, Катарина не станет превращать его в подобие Виндзорского парка. Тот слишком уныл в своей геометрической правильности. Катарина лишь поправит дорожки и цветочницы обновит. Кусты слегка подрежут. А газоны? Нет, пожалуй, ей больше нравятся маргаритки с одуванчиками, чем ровная правильная зелень.
Сведенные судорогой пальцы разжались.
И дом… надо выписать каталоги. Катарина понятия не имеет, каким должен быть хороший дом, но ведь попробовать можно, так? Обои выбрать. И шпалеры. Шторы. Мебель? Почему и нет? Отец вот сам всегда решал, что нужно изменить. И во дворце Катарине даже собственную ее комнату обставить не позволили, ибо есть правила.
Порядок.
Плевать.
А вот здесь она…
— Ты где шляешься? — этот шипящий голос выдернул Катарину из раздумий и заставил плотнее прижаться к коре. — Совсем голову потерял?
— С каких пор тебе стали интересны мои дела?
— С тех самых, когда от этого стало зависеть мое состояние.
Голоса Катарина узнала.
Кевин.
И Гевин. Вот странно, братья похожи, как две капли воды, а голоса разные. У Кевина нервный звонкий, что колокол. А вот братец его спокоен и голос такой же, бархатистый и мягкий.
— Вижу, ты опять нажрался? Кевин…
