— Так зачем это надо было?
— А не думаешь, что я просто… баловалась.
Катарина вздохнула и переступила через толстую корягу, что преградила путь. Та была темной и блестящей, напоминающей змею.
— Не думаю. Я давно поняла, что все твои поступки имеют какой-то смысл, пусть мне и не всегда удается понять сходу, какой именно…
— Я люблю черный пудинг.
— Ты никогда не говорила.
— Зачем? — Джио пожала плечами. — Все одно при дворце его не умеют готовить правильно. А тут… считай, это было предупреждение.
— Для кого?
— Для всех. Для мальчишки, что решил, будто он здесь самый умный, для остальных тоже…
— Они ведь не в полной мере люди? Близнецы?
— Один. Второй человеческой крови.
— А Гевин?
— Почему не Кевин? — Джио остановилась у пруда, поверхность которого была затянута темной плотной ряской.
— Не знаю. Просто подумалось…
Над прудом плясали стрекозы. Они то спускались, касаясь черной воды, то поднимались выше, отпустив собственное отражение. Метались водомерки. Пахло тиной и землей.
— Но ты угадала. И у его матери действительно есть причины не любить тех, кто не принадлежит роду людскому, хотя, скорее всего, она просто не понимала, с чем связывается, да…
— Мне стоит его опасаться?
— Его? Нет. Он… не из тех, в ком кипит кровь. Скорее наоборот. Спокоен. Хладнокровен. Расчетлив. Но поэтому связываться не стоит.
Джио опустилась на траву и похлопала рядом.
— Платье вымажется.
— Постирают.
И верно. Земля не была холодной. Она словно очнулась после грозы и, напившись воды допьяна, дышала теперь летним теплом.
Парило.
И к вечеру опять след ждать дождя.
— Почему не стоит? Может, и вправду принять его предложение, если так, мы договоримся и этот брак не будет в тягость.
— Как и в радость.
— Я давно уже в радость не верю, — Катарина сорвала маргаритку. Когда-то она на них гадала. Любит, не любит… забудет… хорошо бы, если о ней все забудут.
— И глупая. Но нет, он заключит сделку. А потом новую, более выгодную. Конечно, он не бросит тебя, если сочтет, что ты больше не представляешь интереса и не приносишь выгоду, его племя славится тем, что держит слово. Но он с легкостью тебя убьет, если решит, что это проще, чем решать твои проблемы. Змей, что еще сказать. И потому даже родная мать… та, которую он полагает родной, его боится. Не заметила?
— Нет, — лепесток за лепестком Катарина отпускала на траву, пока в руках ее не остался голый стебелек с пушистым донцем.
— Вернее побаивается. И борется между своей жадностью и страхом. Здесь куда интересней, чем можно было надеяться.
— Рада, что тебе интересно, — и Катарина упала в траву. Она лежала, закинув руки за голову, разглядывая редкие облака, что ползли по высокому синему небу.
На стрекоз.
На Джио, которая задумчиво и сосредоточенно жевала стебелек.
— И что мне делать?
— А что ты хочешь?
— Не знаю. Наверное, ничего…
— Тогда ничего не делай.
— А может… мы в колонии уедем? Нет, серьезно? — Катарина повернулась на бок. — Смотри, если предположить, что отец все-таки знает, где я, то рано или поздно он заявится. Он не привык отпускать тех, кто может принести хоть какую-то пользу.
Джио величественно кивнула.
— А там ему всяко дотянуться сложнее будет…
— Ты не выживешь в колониях.
— Почему?
— Слишком красивая. И свободная. Или женятся силой, или продадут. Второй вариант вернее. А там… торговля красивыми светлокожими женщинами — весьма выгодное занятие.
Катарина вздохнула и призналась.
— Иногда мне хочется взять нож и срезать это лицо, — она провела пальцем от линии лба, по щеке и ниже. — Вот так. Тогда я буду страшна и никому не интересна.
— И мертва. Так, на всякий случай.
Разговор определенно свернул куда-то не туда. А все равно было хорошо. Тепло. Спокойно. И никто не спешил шептать, что королевам никак невозможно вот так валяться у пруда… и Катарина села, пораженная внезапной мыслью.
Она скинула туфли.
Стянула чулки, те самые, золотые. И подвязки тоже сняла. Юбки подняла и, подобравшись на цыпочках к воде, коснулась ее пальцем. Холодная!
И просто ледяная.
Катарина отступила. И вновь коснулась. И рассмеялась, когда водомерки брызнули в стороны. Шаг. И еще один. И теперь она обеими ногами в воду влезла. И кажется, что ног у нее нет. Собственное отражение, несколько размытое, пялится на Катарину из черноты, и вовсе не кажется сколь бы то ни было красивым.
— Простудишься, — заметила Джио.
— Она теплая.
Первый холод прошел, сменившись тем самым томным теплом хорошо прогретой воды. А дно оказалось мягким, что ковер. И даже мягче ковра. Ноги в нем вязли, но не сильно.
— Там может быть глубоко… — Джио села.
— Я… попробую… — Катарина вытянула ногу и попыталась нащупать дно. Получилось. И вряд ли пруд в саду стали бы делать глубоким. Напротив, он столько лет зарастал, что почти уже и зарос.
И значит, Катарина может его пересечь.
Вот так.
Босиком.
И с задранными юбками. Безобразие какое! Какое великолепное безобразие. Катарина перехватила юбки, подняв их еще выше, кажется, колени и те обнажились, благо, местным стрекозам не было никакого дела до колен Катарины. Они метались вокруг, будто пытаясь отогнать наглую человечку.
Пруд становился глубже.
И глубже.
И наверное, стоило отступить, но Катарина столько раз отступала и уступала, что вдруг совершенно по-детски заупрямилась. Она задрала юбки еще выше и, как обычно, попыталась нащупать дно, чтобы сделать следующий шаг.
— Катарина! — этот громкий голос заставил вздрогнуть.
Метнулись стрекозы.
Что-то несильно ударило в лоб, и Катарина вскинула руку, пытаясь защититься, но вместе с тем вдруг потеряла равновесие. Она попыталась устоять, чувствуя, что заваливается набок, и ногу поставила, только дно, еще недавно бывшее пологим, гладким, куда-то подевалось. Нога провалилась в яму, и Катарина с коротким писком рухнула в воду.
Она ушла с головой. И темная жижа полилась в рот и нос, залепила глаза, уши. На долю мгновенья Катарина растерялась, всполошенно забилась, пытаясь вырваться из водяного плена. Юбки мигом пропитались влагой, спеленали, грозя уволочь на дно.
