Мешки под глазами, пусть и припудренные, но все равно заметные.
Легкая одутловатость щек.
Он копия брата, но дурная.
— Что я делаю? — бровь приподнялась.
— Вот и я вас о том спрашиваю, — Катарина шагнула в сторону. — Будьте любезны, держите руки при себе…
— Иначе? — его палец коснулся щеки. — Ты такая забавная… такая милая… теплая… а Гевин — холоден. Что поделаешь, змеюка, она змеюка и есть.
От прикосновения Катарину передернуло. И она потерла щеку, на которой будто остался грязный след. А ведь только-только умылась.
— Я же знаю, как сделать женщине хорошо…
Он дыхнул смесью горечи сигарет и спирта.
— Вы пьяны.
— Брось, — Кевин поймал ее за руку и притянул к себе, прижал, вдавив к стену. — Я тебе нравлюсь. Может, меньше, чем эта белобрысая скотина, но все одно… нравлюсь.
— Нет.
— Я всем нравлюсь.
— Это ничего не значит, — Катарина попробовала оттолкнуть урода, который не нашел ничего лучше, как тереться носом о ее шею. Боже, если он вздумает шею облизать, как иногда делал Генрих, Катарину просто-напросто стошнит. — Да уйдите же…
В ухо дохнули то же дымно-алкогольной смесью, а наглые руки полезли в корсаж. Не хватало… она вывернулась, чтобы дотянуться до подвески и сдавить ее. А в следующее мгновенье Кевина отбросило.
Как отбросило… опрокинуло на спину, протянуло по полу, чтобы грохнуть о двери.
— Ах ты… — он поднялся на четвереньки. И глаза налились кровью. — Ты…
Кевин выразился вовсе не так, как надлежало выражаться джентльменам, особенно, если речь заходила о дамах. И поднявшись на четвереньки, качнулся. Вставал он медленно, всем видом своим показывая, что, как только поднимется…
Второй удар сбил его с ног, закружил и, кажется, припечатал к стене.
— Убирайтесь, — сухо произнесла Катарина. — Я не желаю видеть вас в своем доме.
— Ты…
Ругаться Кевин умел. Не так, конечно, как иные, кто думал, что ругань придает сил и помогает выдержать пытки, но все же… все же неплохо. Бодро. С немалой выдумкой.
— Я вас всех, — он все же встал, опираясь на стену. — Я всех вас… пожалеете…
Сухо щелкнула молния, пробираясь по камням, заставляя Кевина отступить. И еще на шаг. И еще… Джио забавлялась, выпуская один огненный побег за другим. Она позволяла им коснуться человека, вцепиться в его одежду, слегка взобраться по ней, и гасила прежде, чем будет причинен вред.
Джио хорошо знала законы.
— Ты… и твоя… тварь… еще пожалеете…
Огненный цветок распустился перед самым лицом Кевина, заставив шарахнуться и вывалиться за дверь.
— Так-то лучше, — произнесла Джио, послав последнюю молнию, которая, судя по вскрику, достигла-таки цели.
— А раньше ты не могла вмешаться? — Катарина отчаянно терла щеку.
— Могла, но зачем?
— То есть, незачем? Этот… эта… с-скотина…
— Была пьяна, судя по тому, что мне донесли.
— И что? Это его оправдывает?
— Нет, это позволяет взглянуть на него со стороны, — Джио явно не чувствовала себя виноватой. — А то мало ли, вдруг он и вправду тебе понравится.
Еще чего.
Катарину била мелкая дрожь. И ей пришлось обнять себя, чтобы хоть как-то успокоиться.
— Это… ты… подстроила?
— Если о том, что бренди ему отнесли вместо бокала бутылку, то да, моя вина. А все остальное — его собственная фантазия.
— А я?
— А тебе пора научиться защищать себя. И ты справилась.
Наверное.
Но почему Катарине так плохо? Она закрыла глаза, коснулась стены, говоря себе, что она в своем доме. Что эта стена надежна. И дом тоже надежен. И собственной волей Катарина вполне может выставить из него любого… именно так. Она хозяйка. Она и только она.
— Вот так, дыши глубже.
— Терпеть не могу пьяных. Генрих в последние годы… ты помнишь.
— Помню, — щеки Катарины коснулся платок. — Вот так лучше. И улыбнись. Генриха больше нет. Джон… его тоже нет. К счастью.
Верно, к счастью.
Там, во дворце, он бы в конце концов не сдержался. Их неслучайные встречи, раздражавшие столь многих. Беседы о вещах, что понятны лишь тем, кому довелось смотреть, как выглядит эшафот, кто знает, о ком плачет первая королева и слышал, как вздыхают в Королевской башне призраки.
Его доброта.
Ее слабость.
Плохое сочетание. Очень плохое. И Катарина ушла вовремя.
— Отец тоже остался позади. И тебе нужно учиться жить самой. А это не так и просто и далеко не всегда приятно.
— А если бы он… если бы попытался…
— Тогда я бы его убила. И в этом конкретном трупе не было бы ничего тайного или загадочного.
Катарина вяло улыбнулась.
— Как думаешь, мне стоит вернуться к пруду?
— Думаю, что этого от тебя ждут. Женщинам положено быть любопытными.
— Тогда… — она вздохнула. — Я поднимусь к себе. Если кто спросит, скажи, что я расстроена, больна или вообще при смерти. Просто не хочу никого видеть и вообще.
Джио кивнула. И руку подала. Правильно. Оказывается, если отпустить стену, то сил у Катарины не останется. А вот в комнатах хорошо.
Там, за чертой подоконника, горит весна. И зеленеет сад. В нем черемуха, малина и сирень — где-то она есть, ведь ветер приносит тонкий ее аромат, понять бы где еще. И Катарина, забравшись на подоконник, погладила темную ладонь плюща.
Вздохнула.
Закрыла глаза.
Тетушка Лу устроит скандал? Или наоборот будет рыдать и вымаливать прощение? И как поступить? Простить? Нет, это глупо. Кевин не показался Катарине человеком, способным переступить через обиду, пусть и вымышленную. Он не забудет того, что полагает унижением, а значит оставлять его в доме просто неразумно. Тетушка… если ей так хочется быть с сыном, пусть и убирается с ним же. И Гевин следом, ибо одинокому мужчине не следует задерживаться в доме молодой вдовы.
Катарина улыбнулась.
А ведь неплохо выходит. Сугубо теоретически. И артефакт сработал. Катарина коснулась невзрачной с виду капельки. А потом решительно слезла с подоконника и открыла альбом.
Хватит бездельничать.
Она перелистнула страницы с рунными узорами, вид которых не вызывал ничего, кроме головной боли, и потерла виски. Нет, с этим Катарина пока не готова работать. Может, позже? Тогда с чем? Она вытащила свой ящик, в котором хранился инструмент, кое-какие заготовки, изрядно запылившиеся за годы бездействия, и камни.
