Знакомая мрачная женщина в платье из черной ткани, которое казалось траурным, и белый кружевной воротничок лишь усугублял впечатление.
— Не уходите, любезная, — Гевин протянул руку и почти коснулся ее, но экономка с небывалой прытью отскочила и зашипела. Некрасивое лицо ее исказилось. — И ваших сыновей кликните… это ведь сыновья?
— Племянники.
— А девушка?
— Внучка.
В глубоко запавших глазах мелькнули алые отсветы. То ли пламя, то ли…
— Чудесно… а еще родня здесь есть?
— Одинокая я, — она глядела на Гевина искоса, отчаянно пытаясь скрыть свой страх.
— Даже так? Не думал, что среди вашего народа такое возможно, чтобы столь достойная фройляйн…
— Фрау, — экономка спрятала дрожащие руки под фартуком.
Тоже черным.
И чернота эта сливалась с чернотой платья, и казалось, стоит ей сделать шаг, коснуться одной из тех теней, которые заполонили дом, и женщина исчезнет.
— Фрау, стало быть? А где ваш… супруг?
— Сгинул, — она пожевала губу и, словно решившись, сунула пальцы в рот. Тонкий свист ударил по нервам, заставив Катарину сжать единственное доступное ей оружие — серебряную вилку.
— Спокойнее, фрау Клотц, спокойнее, — ласково произнес Гевин. — Не стоит пугать нашу хозяйку. Присаживайтесь.
Он любезно отодвинул тяжелый стул, и женщина, ступая все также бочком, неспешно, то и дело оглядываясь на дверь, присела. На самый краешек. Близость Гевина явно заставляла ее нервничать.
— Клянусь, что не трону никого из твоего племени, если он… или она… или они не умышляли против моей невесты.
— Твоей ли? — женщина сгорбилась. — Что-то не с тобой она ночами гуляет.
— Не стоит лезть в дела, которые тебя не касаются, — сказал Гевин, но как-то так, что женщина окончательно съежилась. — А вы выходите. Я и в тени вас достану, коль желание будет.
Лакеи, выступив в круг света, поморщились. И горничная, что норовила скрыться за плечами их.
А Катарине подумалось, что эти люди категорически ей неприятны, при том, что она, сколь ни пыталась, не сумела понять, отчего же. Были они… обыкновенны. Не высокие, но и не низкие, не толстые, не худые, столь невыразительные, что и сказать-то нечего. И лишь камзолы скучного темно-синего цвета, знававшие времена и получше, придавали им хоть какие-то краски.
— Знакомься, дорогая, — Гевин разглядывал парочку с явным любопытством. — Барахольщики, более известные в народе, как крысюки. Обычно обретаются большими семьями. Очень большими. Но тут что-то не задалось, верно?
А ведь и вправду, теперь, когда Катарине сказали, она разглядела нечто донельзя крысиное в облике, что лакеев, что экономки, что внучки ее.
— Обычно, где заводится один, там вскоре и второй появляется, и третий, а там уже и продохнуть от них невозможно. Признаться, я лишь удивлен, что вас здесь лишь четверо. Почему?
— Хозяин не позволил, — тихо сказал лакей, а второй пихнул ему в бок. — Что? Все одно выведает! Змей же ж! А я не хочу, чтоб меня сожрали!
— Кто тебя жрать станет, идиот!
— Шумные. Бестолковые. Не способные в силу бестолковости существовать самостоятельно. Им всегда нужен кто-то сильный, кто удержит стаю от глупостей. И потому крысюки предпочитают селиться под боком у иных сущностей. При должной дрессировке из них получается вполне приличная прислуга… правда, ненадежная. Появись кто сильнее, мигом переметнуться.
Оба лакея стояли и сопели.
А вот экономка хмурилась. Губы ее то вытягивались, то расползались в уродливой улыбке.
— Вас позвала старая хозяйка, так?
Молчание.
— Так? — чуть мягче поинтересовался Гевин.
— Д-да… — просипел лакей.
— Кем она была?
— Так… это… того… — он беспомощно оглянулся на брата, а тот пожал плечами. Не знают? Или не настолько бояться Змея, как того, другого человека, которому служат.
— Человеком, — экономка все же решилась. — Она была человеком, да только и ваш род, госпожа, порой непрост… ох, как непрост…
Женщина сняла чепец и провела рукой по волосам, серым, что крысиная шерсть.
— Благословенная кровь… верно, когда-то ее предок встретился с богом. И уцелел. И передал благословение своим потомкам, а с ним и право владеть этой землей. Той, где некогда на холмах танцевала Дану.
Гевин махнул, указав на стол, и лакеи, получив одобрительный кивок от экономки, решились-таки к столу приблизиться. Но сели в самом дальнем конце его.
— Она хранила это место, как и та, которая была до нее, и та, что была еще раньше. И всяк знал, что на землях ее открыты родники силы. И любой, пришедший с миром, мог бы испить ее вдоволь. Оттого в городке и много… всяких. Полукровок тоже. Сила будит притяжение. Дурманит головы. Заставляет делать то, что делать не след.
Женщина смотрела на Катарину, и от взгляда этого щеки вспыхнули. Будто… будто Катарину укоряли.
— Она надеялась, что дочери примут ключи, да только все пошло не так… да… одна решила, что сердце важнее долга, а вторая слепой родилась.
— Слепой?
— Глаза видят, — экономка коснулась глаз. — А душа слепая. И муж ей достался не лучше. Тоже по большой любви выбирала, да только, верно, ошиблась.
Гевин прикрыл глаза, вслушиваясь во что-то, а затем кивнул:
— Случается.
— То-то и оно… когда прозрела, то уж поздно было. Что она против мужа? По вашим-то законам, как сказал, так оно и должно, а что детьми своими торговать нехорошо, так это люди позабыли.
Она вздохнула.
Нижняя челюсть ее выползла вперед, а губа дрогнула, задралась.
— Как младшенькая сбежала, то хозяйка с мужем в конец разругалась. И домой вернулась. Писала, конечно. Просила вернуться. Говорила, что здесь будет безопасно, но… не поверила, да… эх, горе-то какое… — она покачала головой и тяжелые косы соскользнули, упали на плечи крысиными хвостами. — А потом… появилась… кровь от крови, плоть от плоти, да только не сама пришла, зло принесла…
— Наследница?
— Истинная, не то, что эта… — крысючиха указала на Катарину. — Лжет все. Нет в ней нужной крови, а жаль, была бы, глядишь и… эх, да что тут говорить… тварь эту приволокли да выпустили. А он велел, чтобы тут сидели, чтобы ждали, чтобы… хорошо, хоть младшие уцелеют… мы-то…
Она обреченно махнула рукой и сказала, словно сама себе удивляясь:
— Надо же, не пожалел родной крови…
Кайден спешил.
Он шел по тропе, которая пружинила под ногами, и псы дрожали, чувствуя, что еще немного и расползется она рваной тканью мира. Псы скулили. И умоляли убраться на ту, другую, сторону, к которой привыкли. А где-то сзади, сперва тихо, едва слышно, раздался знакомый звук. Шелестели многие ноги, терлись друг о друга панцири полуночных тварей, спешащих по следу. И звук нарастал.
