Я вспомнил предположение Майло насчет оставленной на стоянке машины.
– Возможно, они вернутся, – сказал я.
– Будьте серьезны, дружище. Своупы считают, что бежали к свободе. Нет, они не вернутся.
– Свобода очень быстро станет горькой, как только болезнь даст о себе знать.
– Все дело в том, – сказал Валькруа, – что Своупы ненавидели здесь абсолютно всё. Шум, невозможность уединиться, даже стерильную чистоту. Вы ведь работали в отделении модулей ламинарных потоков, правильно?
– Три года.
– Значит, вы знаете, чем кормят лежащих там детей – все переварено, обработано, мертвое.
Это действительно было так. Для больного без нормального иммунитета свежие фрукты или овощи являются потенциальным средством переноса смертоносных микробов, стакан молока становится инкубатором лактобактерий. Соответственно все, что едят находящиеся в пластиковых коробках дети, для начала обработано, затем нагрето и стерилизовано, порой до такой степени, что не остается никаких питательных веществ.
– Мы понимаем, чем это обусловлено, – продолжал Валькруа, – однако многие родители никак не могут взять в толк, почему их тяжело больной ребенок не может вместо отваренной морковки выпить кока-колу и съесть картофельные чипсы и прочую дрянь. Это кажется им чем-то противоестественным.
– Знаю, – согласился я, – но большинство достаточно быстро смиряются с этим, поскольку на карту поставлена жизнь их ребенка. Почему то же самое не может произойти и со Своупами?
– Они из сельской глубинки. Живут там, где воздух чистый и люди сами выращивают себе еду. Для них город – отравленное место. Отец постоянно ругался на то, какой здесь плохой воздух. «Вы дышите смрадом сточных канав», – повторял он мне при каждой встрече. У него пунктик насчет чистого воздуха и натуральных продуктов. Насчет того, какая же здоровая атмосфера у них дома.
– Недостаточно здоровая, – заметил я.
– Да, недостаточно здоровая. И как отнестись к такому сокрушительному удару по тому, во что свято верил? – Валькруа грустно усмехнулся. – Кажется, в психологии есть специальный термин для обозначения того, когда все вот так летит вверх тормашками.
– Диссонанс сознания.
– Как бы там ни было. Скажите, – он подался вперед, – как поступают те, кто оказался в таком состоянии?
– Бывает, меняют свои верования, бывает, искажают действительность, подстраивая под свои верования.
Откинувшись назад, Валькруа провел рукой по голове и улыбнулся:
– Нужно еще что-либо говорить?
Покачав головой, я снова попробовал кофе. Он остыл, но лучше не стал.
– Все только и говорят что об отце, – сказал я. – А мать кажется его тенью.
– Отнюдь. Если что, из них двоих крепче как раз она. Просто она молчала. Позволяла своему мужу разглагольствовать, в то время как сама находилась вместе с Вуди и делала то, что нужно.
– А что, если за отъездом стоит она?
– Не знаю, – сказал Валькруа. – Я только хочу сказать, что она сильная женщина, а не картонная фигура.
– Что насчет сестры? По словам Беверли, она и родители не очень-то жаловали друг друга.
– Тут я ничего не могу сказать. Она редко бывала в клинике и по большей части молчала. – Высморкавшись, он встал. – Не люблю сплетничать. Сегодня я и так уже слишком много сплетничал.
Схватив свой халат, Валькруа набросил его на плечи, развернулся и ушел, оставив меня одного. Я проводил взглядом, как он шел, шевеля губами, словно читая беззвучную молитву.
* * *
Когда я вернулся в Беверли-Глен, было уже за восемь вечера. Мой дом находится в конце старой вьючной тропы, забытой городом. Фонарей нет, дорога петляет серпантином, но я знаю каждый поворот наизусть и могу подняться домой вслепую. В почтовом ящике лежало письмо от Робин. Сначала у меня поднялось настроение, но после того как я перечитал его по четвертому разу, нахлынула смутная печаль.
Было уже слишком поздно, чтобы кормить карпов, поэтому я принял горячую ванну, вытерся насухо, надел старый желтый халат и прошел со стаканом бренди в маленькую библиотеку, примыкающую к спальне. Закончив два отчета для суда, я устроился в старом кресле и перебрал стопку книг, которые дал себе слово прочитать.
Первым мне в руки попался альбом фотографий Дианы Арбус, но беспощадные портреты карликов, инвалидов и прочих страдальцев только усилил мою депрессию. Следующие две книги оказались не лучше, поэтому я вышел на балкон с гитарой, устроился так, чтобы мне были видны звезды, и заставил себя поиграть в мажоре.
Глава 10
На следующее утро я вышел на террасу за газетой и увидел ее, лежащую на земле, похожую на слизняка, распухшую.
Это была дохлая крыса. Шею ее стягивала грубая пеньковая петля. Раскрытые безжизненные глаза смотрели затуманенным взором, шерсть была грязная и спутанная. Две пугающе человекоподобные лапы застыли в молитвенной просьбе. Полуоткрытый рот обнажал передние резцы цвета консервированной кукурузы.
Под трупом лежал листок бумаги. Воспользовавшись «Таймс», я оттолкнул мертвого грызуна в сторону – тот сперва упорно сопротивлялся, затем, подобно хоккейной шайбе, скользнул в конец террасы.
Письмо было прямиком из старого гангстерского фильма: вырезанные из журнала буквы, наклеенные на бумагу.
ВОТ ТЕБЕ АЛЧНЫЙ МОЗГОВЕД
Наверное, я бы и сам дошел до правды, но записка сразу поставила все на свои места.
Пожертвовав разделом рекламных объявлений, я завернул крысу и отнес ее в мусорный бак. Затем вернулся в дом и взял телефон.
У секретарши Мэла Уорти оказалась своя секретарша, и мне пришлось проявить настойчивость с обеими, чтобы наконец попасть на него.
Прежде чем я успел что-либо сказать, Мэл спросил:
– Знаю, я тоже получил. У тебя какой раскраски?
– Бурая с серым, с петлей на тощей шее.
– Считай, что тебе повезло. Моя пришла обезглавленная, в коробке. Я из-за нее едва не лишился чертовски привлекательной почтальонши. Она до сих пор отмывает руки. А Дашхофф получил гамбургер с крысой внутри.
Мэл старался обернуть все в шутку, однако по голосу чувствовалось, что он потрясен.
– Я знал, что этот тип псих, – сказал он.
– Как он узнал, где я живу?
– В твоем резюме указан домашний адрес?
– Проклятие! А что получила жена?
– Ничего. В этом есть какой-либо смысл?
– Забудь о смысле. Как нам быть с этим?
– Я уже начал набрасывать предписание Моуди не приближаться к нам ближе, чем на тысячу ярдов. Но, если честно, добиться соблюдения этого будет невозможно. Вот если Моуди схватят с поличным, это уже другое дело, но мы ведь не хотим, чтобы все зашло так далеко, правда?
