– Не очень-то ты меня утешил, Малкольм.
– Это демократия, друг мой. – Он помолчал. – Разговор записывается?
– Нет, разумеется.
– Просто проверил на всякий случай. Есть еще один вариант, но он слишком рискованный до тех пор, пока не будет улажен вопрос с разделом имущества.
– Это еще какой?
– За пятьсот долларов Моуди отделают так, что он до конца жизни больше не сможет помочиться без слез.
– Это тоже демократия, а?
– Свободное предпринимательство, – рассмеялся Мэл. – Услуга за вознаграждение. В любом случае это вариант.
– Не делай этого, Мэл.
– Успокойся, Алекс. Я просто рассуждал гипотетически.
– Как насчет полиции?
– И не надейся. У нас нет никаких доказательств того, что это сделал Моуди. Я хочу сказать, нам обоим известно, что это был он, но улик ведь нет, правильно? И никто не станет снимать отпечатки пальцев с крысы, потому как посылать любимым дохлых грызунов не является преступлением. Быть может, – рассмеялся Мэл, – нам следует привлечь Общество охраны животных. Строгое внушение и ночь в кутузке?
– Неужели полиция не может хотя бы поговорить с Моуди?
– Она и без того по горло загружена работой. Если бы все было более конкретно, прослеживалась бы явная угроза, тогда еще может быть. А просто «Вот тебе, долбаный крючкотвор», боюсь, не подойдет – полицейские сами питают к адвокатам такие же чувства. Конечно, я на всякий случай составлю заявление, но не рассчитывай на помощь ребят в синем.
– У меня есть знакомый в органах.
– Контролеры с платных стоянок не котируются, приятель.
– Как насчет следователя из убойного отдела?
– Это другое дело. Звякни ему. Если хочешь, чтобы я тоже с ним поговорил – без проблем.
– Я и сам справлюсь.
– Замечательно. Дашь мне знать, как все прошло. И еще, Алекс, – прости за нервотрепку.
Похоже, ему не терпелось поскорее закончить разговор. Тот, кто получает три с половиной доллара в минуту, старается не тратить время впустую.
– И еще одно, Мэл.
– Что еще?
– Позвони судье. Если она еще не получила поздравительную посылку, предупреди ее, что она может ее получить.
– Я уже позвонил судебному приставу. Заработал нам с тобой несколько очков.
– Постарайся как можно подробнее описать этого козла, – сказал Майло.
– Мои габариты практически один в один. Скажем, пять футов одиннадцать дюймов, сто семьдесят пять фунтов. Крепко сбитый, накачанная мускулатура. Лицо вытянутое, красноватый загар, какой бывает у строительных рабочих, нос сломанный, подбородок квадратный. Носит индейские украшения – два перстня, по одному на каждой руке. Скорпион и змея. На левой руке пара татуировок. Одевается пестро.
– Цвет глаз?
– Карие. Налитые кровью. Любитель шумных попоек. Волосы темно-русые, зачесанные назад, сальные, как у подростка.
– Похож на бича.
– Он самый и есть.
– И живет он в мотеле «Переночевал и прощай»?
– По состоянию на два дня назад. Насколько мне известно, он может жить в своей машине.
– У меня есть пара знакомых в управлении Футхилла. Если я смогу уговорить одного из них наведаться к этому Моуди и поговорить с ним, с твоими бедами будет покончено. Его фамилия Фордербранд. У него самый отвратительный запах изо рта из всех, какие ты только нюхал. Пять минут разговора лицом к лицу с ним – и этот козел раскается.
Я рассмеялся, однако на сердце у меня по-прежнему было тяжело.
– Он тебя здорово зацепил, а?
– Ну, мне приходилось начинать утро более приятным способом.
– Если ты сдрейфил и хочешь пожить у меня – не стесняйся.
– Спасибо, но я уж как-нибудь переживу.
– Если передумаешь, дай знать. А тем временем будь осторожен. Возможно, этот Моуди просто козел и шутник, но не мне тебе рассказывать про психов. Держи глаза открытыми, приятель.
Я провел весь день, занимаясь насущными делами и стараясь внешне выглядеть спокойным. Однако на самом деле я пребывал в «состоянии карате», как я его называю, – характеризующемся повышенным уровнем восприимчивой чувствительности. Все органы чувств на пределе, на грани мании преследования, когда кажется совершенно естественным то и дело озираться вокруг.
Чтобы достичь такого состояния, я избегаю алкоголь и плотную еду, выполняю упражнения на гибкость и подвижность и повторяю до изнеможения приемы – последовательности движений карате. После чего полчаса отдыха с помощью самогипноза.
Я научился этому у своего наставника по единоборствам, чешского еврея по имени Ярослав, который отточил свои навыки самосохранения, спасаясь от нацистов. Я обратился к нему за помощью в первые недели после дела Каса де Лос-Ниньос, когда из-за скобок в челюсти чувствовал себя беспомощным, а кошмарные сны были частыми гостями. Режим, которому обучил меня Ярослав, помог мне исцелить самое главное – голову.
Я повторял себе, что готов ко всему, что припас для меня Ричард Моуди.
* * *
Я уже одевался, чтобы отправиться ужинать, когда позвонили из телефонной службы.
– Добрый вечер, доктор Делавэр, это Кэти.
– Привет, Кэти.
– Простите за беспокойство, но у меня на линии некая Беверли Лукас. Она говорит, что это срочно.
– Нет проблем. Будьте добры, соедините меня с ней.
– Соединяю. Всего хорошего, доктор Делавэр.
– И вам также.
В трубке послышались щелчки.
– Бев?
– Алекс, нам нужно поговорить.
На заднем плане звучала громкая музыка – электронные барабаны, ревущая гитара и надрывные голоса, от которых замирало сердце. Я едва слышал Бев.
– Что стряслось?
– Не могу говорить здесь – звоню из бара. Ты сейчас очень занят?
– Нет. Откуда ты звонишь?
– Бар «Единорог». В Уэствуде. Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.
Похоже, она была на взводе, однако за всем шумом определить это было трудно. Заведение было мне знакомо – что-то среднее между бистро и дискотекой (наверное, «биско»?), предназначенное в первую очередь для состоятельных и одиноких. Как-то раз мы с Робин заскочили туда перекусить после кино, но быстро ушли, найдя обстановку откровенно хищной.
– Я сейчас как раз собирался отправиться ужинать, – сказал я. – Не желаешь посидеть со мной где-нибудь?
– Давай здесь. Я закажу столик, и к твоему приезду все будет готово.
Перспектива ужинать в «Единороге» была не слишком привлекательная – от уровня шума желудочный сок наверняка скиснет, – но все-таки я ответил Беверли, что буду через пятнадцать минут.
