Первую золотую олимпийскую медаль Пихлер-тренер выиграл в 1992 году в Альбервилле. Йенс Штайниген стал тогда чемпионом Игр в эстафете в составе немецкой сборной.
Сам Пихлер вспоминал об этом так:
«У меня был друг в Рупольдинге – Лейф Андерссон. Познакомились мы с ним в 1987-м, когда Андерссон стал регулярно приезжать на сборы из Швеции в Германию. Во время тренировок мы постоянно сталкивались на лыжне, и каждый раз, проезжая мимо меня, Лейф шутливо кричал: „Эй, когда уже ты начнешь меня тренировать?“ Я так же на ходу спрашивал: „Чего ты хочешь?“ Он отвечал: „Я хочу медаль!“
В сезоне-1990/91 мы с Андерссоном начали работать вместе, ну а чуть позже к нам присоединился Штайниген. Он тогда вообще не входил в национальную сборную Германии. Просто в частном порядке приехал в Рупольдинг и спросил, не согласился бы я его тренировать…»
В конце 1995-го Пихлеру позвонили представители шведской федерации биатлона и спросили, может ли его заинтересовать работа с Магдаленой Форсберг. Так началась история едва ли не самого успешного в биатлоне дуэта. Очень схожего в плане карьерного пути. Магдалена помимо тренировок работала налоговым инспектором, причем эта работа отнюдь не была фиктивной: до полудня она тренировалась, затем меняла одежду и с часу до пяти занималась бумагами в офисе. А к шести вечера приезжала на вторую тренировку.
Полагаю, магия шесть Больших Хрустальных Глобусов, завоеванных шведкой за карьеру, и стала определяющей в глазах тогдашнего президента СБР Михаила Прохорова. Он захотел заполучить соавтора этих великих побед – и приобрел его.
«Я долго думал, прежде чем сказать «да», – вспоминал Пихлер. – Две недели вообще не спал. Главная проблема заключалась в том, что я нетерпим ко всему, что касается запрещенной фармакологии. Всегда боролся против этого, даже потерял возможность работать в Германии из-за слишком резких высказываний в адрес спортсменов ГДР после объединения наших стран. В моем понимании употребление допинга ничем не отличается от воровства. Ты просто воруешь медали. Именно так на момент дисквалификации трех российских спортсменов воспринималась мной ситуация в российской сборной. Но потом я подумал: если к руководству федерацией биатлона пришли новые люди, если они действительно хотят создать новую команду, если сами спортсмены хотят работать честно, а я могу помочь им добиться результата, почему не попробовать это сделать?
Естественно, пожилой немец не мог тогда предположить, что уже в первый год работы столкнется с откровенным и вполне объяснимым саботажем со стороны своих российских коллег. Сильнее всех тогда негодовал четырехкратный олимпийский чемпион Александр Тихонов, декларируя на каждом углу, что никакой Пихлер не тренер, мол, и образования специального у него нет, и работает неправильно, и вообще, нечего такому человеку делать в российской сборной. Но парадокс: чем сильнее была критика со стороны прославленного спортсмена, тем сложнее было отделаться от чувства, что Пихлер здесь абсолютно ни при чем. За всем, что говорил в его адрес Тихонов, без труда угадывалась дикая обида и, соответственно, раздражение от самого факта, что сборную России стал тренировать иностранец. Ведь приглашение немецкого специалиста на один из ключевых постов в сборной стало в каком-то смысле публичным признанием слабости российской тренерской школы. Окажись на месте немца любой другой иностранный специалист, отношения со стороны «старой гвардии» это не изменило бы.
Парадокс заключался в том, что наедине с собой каждый из российских специалистов прекрасно понимал, что происходит. Когда травля наставника после двух не слишком удачных сезонов активизировалась в очередной раз, я получила письмо от одного из экс-российских биатлонных тренеров, уехавших работать в Германию.
«Пихлер ненавистен всем обитателям „тухлого болота“ по одной простой причине, – писал он. – Если тренер – один из своих, с ним можно, что называется, „решать вопросы“. С Пихлером это не проходит: он берет в команду объективно лучших. У обитателей „болота“ свои мнения насчет „объективно лучших“, только пропихнуть их в сборную уже не получается. Отсюда – постоянный гон на тренера, и неудовлетворительная оценка его работы, и идеи об „альтернативной“ команде. Самое смешное, что все понимают: те, кто в эту альтернативную команду попадут, будут точно не сильнее сборной Пихлера. Просто это даст возможность кого-то пропихнуть, поиметь с этого совершенно конкретную выгоду…»
Альтернативная команда все-таки была создана. За полгода до Игр в Сочи. А в самом конце января две российские спортсменки из альтернативной группы были дисквалифицированы за допинг.
Парадокс заключался в том, что по своей натуре Пихлер был гораздо более «русским», чем многие его российские коллеги. Своей тренерской строгостью, требовательностью и жесткостью лично мне он сильнее всего напоминал Федота Васкова из знаменитой повести «А зори здесь тихие». Того самого старшину, который ежеминутно стремился сделать все возможное для того, чтобы его девчонки вернулись из боя живыми, отлично понимая при этом, что вернутся далеко не все.
Именно отсюда брали начало запредельные пихлеровские нагрузки. Сам он прекрасно осознавал: в той мясорубке, которой давно уже стал большой спорт, иначе гарантированно не выжить.
Пройдет четыре года, прежде чем я услышу от одного из очень авторитетных в российском биатлоне людей: «Выиграв в Сочи серебро с женской эстафетой, Вольфганг совершил чудо. Девочки должны были в лучшем случае стать четвертыми…»
* * *
Прощались мы с тренером в том же Рупольдинге, где когда-то познакомились. Я поехала туда по собственной инициативе, не имея ни малейшего понятия, согласится Вольфганг со мной встретиться или нет: на последнем из этапов Кубка мира он категорически отказался общаться с журналистами. Не отвечал и на письма, словно решил разом обрубить все нити, связывающие его с Россией. Но, узнав, что я в городе, Вольфганг сам назначил встречу, сказав: «Ждите меня в кафе на перекрестке. Через двадцать минут».
Было самое начало апреля, не сезон, поэтому большинство отелей городка не принимало постояльцев, а знаменитое в городе «кафе на перекрестке» – Kur-Cafe, забитое зимой так, что посетители гроздьями свешиваются из окон и висят на заборе, было абсолютно пустым, если не считать нас с Пихлером, хозяйку, суетящуюся где-то в недрах кухни, и деревянного пасхального зайца на подоконнике.
– Мне нужно было хотя бы немного отдохнуть от всего пережитого, прийти в себя, – объяснил тренер свое молчание. – Не хотелось оценивать то, что происходило за время моей работы в России, под влиянием эмоций. В то же время во мне зрело желание высказаться – слишком много вранья было вокруг команды в последний год. Скажу вам честно: мне никогда не хотелось бы читать о себе в Интернете все то, что пришлось прочесть. Очень часто это смахивало на откровенную травлю, причем касалось не только меня – это я пережил бы легко, – но и тех, кто был в моей команде. Положа руку на сердце, я и не рассчитывал, что российский союз биатлонистов станет меня защищать. Как только человек становится публичной персоной, он должен быть готов к тому, что вся его жизнь может стать предметом широкого обсуждения. Да и от кого должен был меня защищать СБР? Многое ведь шло от спортивного министерства. Столь сильного противодействия с этой стороны я в общем-то не ожидал. Как и того, что ваши спортивные руководители окажутся до такой степени зависимы от общественного, порой ничем не аргументированного мнения…
