Смогу ли я когда-нибудь поверить тем же словам? Не буду ли постоянно помнить, что после меня может обнаружиться единственная номер три? Четыре? Что я вообще в очереди из любовей на всю жизнь и мой номер шестнадцатый?
И дети. Это было хуже всего. Я вся сжималась внутри, отказывалась представлять, что ни с кем не буду близка по-настоящему, никогда не стану ближе бывшей жены, потому что дети делают людей родственниками навсегда.
Мне все говорили — брось, не заморачивайся. Пытались убедить, что первый брак — всегда немного дурость, а второй — сознательный выбор. И даже намекали, что большинство мужчин после развода своих детей тоже считают бывшими, и это не будет проблемой.
Тут мне становилось противно, и я действительно переставала об этом думать, чтобы не расстраиваиться заранее.
Правильно делала.
Теперь мне предстоит соревноваться не просто с бывшей, а с мертвой бывшей. С Варей, навсегда оставшейся для Соболева девятнадцатилетней. Юной, яркой, свежей. И чем дальше она будет уходить в легенды и мифы, тем безупречнее будет ее образ.
— Почему? — тихо спросила я. — Почему вы больше не виделись?
Она не дождалась его из армии?
Мне повезло с мужем. Он был признан не годным по состоянию здоровья, и меня совершенно не коснулась проблема долгого ожидания возлюбленного. Друзья поступили в институты и тоже как-то миновали эту проблему. Я даже не могла вспомнить, были ли среди моих знакомых мужчин служившие. Кто бы мог подумать, что именно Соболев, такой классический неформал, загремит в армию?
Как он там выжил?
— Мне не очень повезло, — он криво ухмыльнулся. В глазах мелькнуло что-то жесткое, мышцы лица на миг закаменели. — Это была маленькая часть в Карелии, где были… свои порядки.
Теперь была моя очередь успокаивающе накрывать его руки своими. И гладить большим пальцем тыльную сторону кисти и пересекающий ее длинный шрам, уходящий дальше, на предплечье.
Спрашивать не стала.
— Мы с ней продолжали переписываться и даже созваниваться. Как друзья. Как будто ничего не было… Но я вдруг понял, что не жду писем и звонков. И даже стараюсь избегать их. Тут надо понимать, насколько у нас все было нерадостно, чтобы оценить, почему вместо получаса спокойной жизни в секретариате, где стоял телефон, я предпочитал лишние полчаса в казарме. Никогда не думал, что окажусь человеком, который, добившись желаемого, утрачивает к нему интерес.
— Ты жесток к себе, — я не выдержала. — И тебе было, сколько, двадцать?
— Люди не меняются, я же тебе уже говорил. Меняется наш взгляд на них. Я наконец понял про Варю то, что мешали увидеть розовые очки. В армии оказалось очень неудобно в розовых очках. Разбились, а новые взять неоткуда. Зато у меня было очень много времени для размышлений во время тупой однообразной работы. Или в карцере. Или в больничке… книг у нас там было небогато, сама понимаешь. Я увидел ее настоящую. Понял, что кроме книг и фильмов у нас нет ничего общего. Очень разные взгляды на жизнь и людей. Что на самом деле я влюбился в нее только потому, что она была первой девушкой, с которой мне удалось поговорить по душам. Первой, кто хотя бы ненадолго обратил на меня внимание. Я мог запасть на любую — и превозносил бы пухлые губки и голубые глаза вместо любви к Ле Гуин.
Он сплел свои пальцы с моими, поднес мою руку к губам и поцеловал по очереди костяшки моих пальцев:
— Прости, я понимаю, что тебе это не очень интересно и даже неприятно.
— Мне интересно! — запротестовала я. — Продолжай!
Потому что он только что вернул мне надежду.
И заставил задуматься — а в какой момент я сама влюбилась в него?
Когда выделила из всех остальных, обратила внимание?
Ведь в младшей школе мне нравился ангелочек-Протасов, и я отнюдь не демонстрировала склонности к непонятым романтическим героям.
Почему же в старшей я выбрала Илью? Что такое я вдохнула однажды и не смогла больше дышать, когда видела его острый взгляд из-под светлой челки?
Я не помню. И это меня почему-то немного тревожит.
— Ну хорошо… Потому что для меня сейчас самая сложная часть.
Илья кинул очередной невидящий взгляд в окно, но тут же посмотрел мне в глаза.
— Там и тогда я узнал, что такое — по-настоящему убегать в свой внутренний мир, когда снаружи невыносимо. Все фантастические миры — полная фигня. Они для скучающих бездельников. Я тоже был таким. Но когда мне по-настоящему понадобилось укрыться, я не смог найти защиту ни у Толкиена, ни у Херберта. Мне помогли воспоминания о настоящих, живых людях. О девушках, конечно. И знаешь, что я понял? Я понял, что мне вообще никогда не нравились такие, как Варя.
— Яркие и умные? — удивилась я.
— Те, кто придумывает себе другую, яркую жизнь, стараясь прикрыть то, что на самом деле ничего из себя не представляют.
Это было как удар тарана. Тупого тяжелого бревна прямо в середину груди. Его слова вышибли весь воздух из легких, кровь бросилась в лицо и мгновенно одеревенел язык.
Так безжалостно точно попасть в меня — надо быть экстраординарным человеком.
Захотелось встать и уйти.
****
Видимо, официантка своим профессиональным чутьем уловила этот мой порыв. Весь разговор мы никого не видели вокруг и нас никто не тревожил, а сейчас она вдруг появилась у столика.
Она выглядела замученной. Видимо, в такой прекрасный майский день не только мы выбрались позавтракать в городе. Наверняка к середине дня девушка успела замумукаться до такой степени, что ее уже не умиляло, как мы держимся за ручки и шепчем друг другу нежности.
— Еще заказывать будете? Кофе повторить? Счет принести?
— Счет, пожалуйста! — попросила я.
Надо просто куда-то отсюда уйти.
Мне казалось, что светло-бежевые стены кофейни давят на меня, потихоньку сдвигаются, пока я не смотрю, и воздуха становится все меньше.
— Ты торопишься? — удивился Илья.
Но достал карточку и протянул официантке. Та равнодушно, не вникая в наши драмы, рассчитала нас, забрала чаевые и ушла.
Я подхватила сумку и вылетела на воздух.
Дышать.
Неподалеку, через дорогу, мы небольшой сквер. Мне показалось что там, среди деревьев, воздуха должно быть больше. Я так туда стремилась, что забыла посмотреть по сторонам и только визг тормозов машины, которой я бросилась наперерез, меня немного отрезвил.
Илья в два шага догнал меня, взял за руку и осторожно, как маленькую, перевел на ту сторону и остановился только внутри сквера, под липами.
Пройдет пара недель — и они начнут пахнуть сладко и душно, а пока здесь царила свежесть новорожденного лета.
— Ты ведь уже поняла, да? Поэтому так резко ушла? — спросил Илья, все еще держа меня за руку.
