Но вряд ли мне обломится такая радость. Бывшенькй уже месяц как даже в мессенджерах перестал интересоваться, как у меня дела.
Так что пусть там будет соседка тетя Валя, у которой периодически едет крыша и ей начинает казаться, что я играю на флейте. По этому поводу она любит являться ко мне часа в три ночи или за минуту перед Новым Годом, чтобы вежливо попросить делать это потише или хотя бы сменить русский блатняк на что-нибудь классическое.
Я всегда завидовала людям с богатым воображением, но вот так, чтобы представить русский блатняк, исполненный мною на флейте — это, по-моему, как раз причина, по которой у тети Вали сдохла кукушечка.
Минут через пять любопытство стало совсем невыносимым, и я со вздохом накинула на себя многострадальную рубашку, чтобы пойти посмотреть но Илья наконец нарисовался в дверях с парой бутылок шампанского в руках.
— Я решил, раз Париж отменяется, то почему бы нам не устроить Париж прямо тут? Ты проголодалась? Я заказал кое-что из французского ресторана. Имитируем поездку без этих скучных самолетов.
— Ты тоже думаешь, мы бы не выбрались дальше номера? — я улыбнулась, позволяя рубашке соскользнуть с одного плеча.
— Можем наклеить табличку с названием гостиницы на дверь, — предложил он, не делая никаких попыток воплотить это в жизнь. У него были другие планы: — Я не понял, почему ты опять одета? Я хочу ту прекрасную женщину в одном белье среди простыней.
Мы успели и пообедать, и снова накормить Писклю, которая никак не могла понять, в чем секрет, почему мама-утка в одном месте, а еда в другом, и снова оказаться в постели. Соболев оценил по достоинству не только кружева, зацеловав каждый сантиметр кожи под ними, но и нежно-розовый лак на пальцах ног, оттенок которого подбирала лично Раиса. Я еще поспорила с ней, утверждая, что ни один мужчина не обратит внимания, есть ли у меня вообще педикюр, а тем более не заметит цвет лака. Но она только загадочно улыбнулась.
Сейчас, когда Илья обнимал пальцами мои щиколотки и мурлыкал, целуя каждый пальчик, я понимала, что проиграла ту битву вчистую.
Это был нежный и долгий день — нам не нужно было ни торопиться обратно к одноклассникам, ни куда-то ехать, ни думать о грустном. У нас было все, что нужно для счастья: мы сами, еда, шампанское и крошечный бело-рыжий котенок.
Без котенка это счастье было бы не таким полным, даже в Париже.
На закате, когда солнце золотыми лучами пробило насквозь легкие светлые шторы, Илья хитро улыбнулся, достал планшет и вывел на нем фото с Эйфелевой башней. Пристроил его на подоконнике, открыл еще одну бутылку шампанского и вручил мне бокал.
— Видишь, мы вообще ничего не потеряли, — сказал он, с тихим звоном касаясь своим бокалом моего, а потом потянулся за поцелуем.
Кажется, я все-таки не прогадала, согласившись дать ему шанс.
«Я на рождающуюся луну — загадаю,
Чтобы любовь твоя ко мне рождалась…»
Никогда не верила в магию. Но почему-то тоненький серпик новорожденной луны заставлял меня вспоминать сочиненное больше пятнадцати лет назад заклинание. Тогда я так легко разбрасывалась словом «любовь», а сейчас его мучительно страшно было произнести даже в мыслях.
Ведь если это любовь — то все меняется. Все становится серьезным.
Если это любовь — то нельзя просто сказать: «Уходи» и выключить телефон, как в юности.
Мы стали взрослыми людьми, на которых любовь накладывает обязательства, даже если предмет любви ничего не требует.
Нельзя сказать: «Сейчас мы вместе, а там посмотрим» и просто выбегать гулять по улицам за руку и целоваться, прячась за деревьями.
Надо как-то вмещать человека в свою жизнь. Выделять ему полку в шкафу и место для бритвы в ванной.
Если это любовь.
Когда-то я его любила. Так сильно, как умела.
Но и мужа я любила тоже. Иначе, более приземленно и реально.
А сейчас?
Люблю ли я его сейчас?
Тоненький серпик плыл по темно-синему небу и был точно таким же, как полтора десятилетия назад. И так же ничего мне не обещал.
Илья набрал в шприц подогретое молоко и склонился к коробке, где у Пискли уже поселилась не только мать-уточка, но и наполненная теплой водой хирургическая перчатка, которая была назначена мамой номер два.
— Пей, котинька… — он гладил малышку по чистенькой и уже начавшей сиять шерстке. — Расти большой и самостоятельной кошкой. А как вырастешь, все-таки отпустишь нас в Париж, да, халёсенькая?
Я прижалась к его спине, целуя горячую кожу гладкого плеча.
— Месяца через три если только, к осени, — заметила я.
— К осени… — Илья нахмурился и так глубоко о чем-то задумался, что Пискле пришлось подцепить его руку когтем, чтобы напомнить о себе.
Неужели он беспокоится о том же, о чем и я?
Протянем ли мы так долго?
********
Пятничным утром все нормальные люди просыпаются с предвкушением праздника.
С мыслью, что сегодня можно будет наконец оторваться, не спешить домой, чтобы приготовить ужин и лечь спать пораньше.
С ощущением, что впереди целая вечность свободы и отдыха. Надо только пережить один несчастный рабочий день, с середины которого никто уже толком и не работает — шатаются по офису с неприкаянным видом и нетерпеливо смотрят на часы.
Уже выпит весь чай и подъедены печеньки, пересказаны сплетни и разложены пасьянсы, прочитаны новости, всем, кто неправ в интернете — разъяснено. Остается только смотреть, как медленно тянется последний час рабочего дня.
Зато потом — свобода!
С тех пор, как я стала заниматься украшениями, я совсем перестала следить за днями недели, только иногда удивлялась, почему так тихо на форумах — ах да, воскресенье! Или кто-нибудь из знакомых спрашивал в изумлении, что я делаю дома в субботу вечером, когда все нормальные люди гуляют и развлекаются. В целом меня устраивало так жить. К праздничному вечеру пятницы всегда прилагается траурное утро понедельника. Избавившись от одного, я получила освобождение и от другого.
В эту пятницу я проснулась с мыслью, что праздник заканчивается.
В квартире пахло свежесваренным кофе, коробки с Писклей рядом с кроватью не было, зато с кухни слышалось ритмичное мурлыканье — Илья умудрился встать раньше меня и что-то напевал, пока возился там, позвякивая посудой.
По пути в ванную я бросила всего один взгляд на залитую солнцем кухню и умерла от умиления. Маленькая рыжая кошка валялась в своем гнезде пушистым толстым пузом вверх, а Соболев в одних джинсах и босой колдовал у плиты, помешивая кофе в турке. Солнечные лучи путались в его светлых волосах, обливали золотом загорелую кожу на плечах и я не смогла пройти мимо, я должна была их поцеловать!
