— Где ты материалы заказываешь? — нахмурившись, Илья склонился над рабочим столом, рассматривая мою мельхиоровую проволоку и фурнитуру из хирургической стали. — Мне кажется, если перейти на золото, смотреться будет лучше. И я на выставке видел каталог бусин из муранского стекла, не хочешь на пробу заказать?
— Илья…
— Что?
Что? Не могу же я ему сказать — не лезь? Он же прав, но я за ним не успеваю! Мне надо сначала привыкнуть, что занятие, которое я нашла случайно, просто чтобы не умереть с голоду, пока не могу работать головой, внезапно оказалось таким удачным.
Как будто эти бусины и подвески ждали меня всю жизнь.
Конечно, мне хотелось экспериментировать с золотом, играя с оттенками от белого до красного. Хотелось купить инструменты для чернения и попробовать делать формы самой. Хотелось рассчитывать на качественное стекло, а не покупать что получится в индийских магазинчиках, может быть, даже научиться выдувать бусины…
Но было страшно!
— Это дорого, — я нашла более понятный аргумент, чтобы в этом не признаваться.
— Мы это уже обсуждали. Я как минимум имею право вложить в тебя столько же денег, сколько сэкономил твоей Наталье, — Соболев заметил, что я скривилась и исправился, как умел: — Ну, может, побольше. Все-таки мы с тобой спим.
— И как это называть? — возмутилась я.
— Поддержка малого бизнеса, — ухмыльнулся он как обычно нагло.
По выходным его почти никогда не бывало — приуроченные к выпускным концерты и вечеринки шли сплошной чередой и, бывало, он оставался ночевать прямо на том самом диване в своем кабинете. Зато по понедельникам мы проводили вместе целый день и даже выходили гулять в парк с Писклей за пазухой. Она удивленно таращилась постепенно зеленеющими глазами на окружающий мир и на время даже забывала пищать.
Вообще с каждым днем она вопила все громче, и я с некоторым ужасом думала, что если она так и вырастет певицей, покоя мне в доме не будет. Особенно, если не успею стерилизовать до первой течки.
Вес она тоже набирала бодро, хотя и медленнее, чем громкость. Сначала мы взвешивали малышку на моих ювелирных весах, потом перешли на кухонные, а потом забили. И так было понятно, что маленькая наглая тварь получает достаточно энергии, раз научилась лазить по занавескам и отважно спрыгивать со шкафа, куда ее как-то раз посадил Илья, чтобы дать нам потискаться без маленького любопытного носа.
Кстати, выселять ее с этой целью за дверь тоже было чревато роскошными концертами и процарапыванием глубоких полос в дереве. На нежности нам оставалось только утро, когда Пискля спала или была слишком ленива, чтобы активно участвовать и только наблюдала одним глазом.
Но потом обязательно приходила к нам и увлеченно карабкалась по Илье, пока он гладил ее по солнечной шерстке. В вечернем свете, рыже-золотистом как сама кошка, они с Соболевым казались одной масти. Разве что глазищи у нее были зеленые, а у него серо-голубые, но и те, и другие смотрели нагло и с ощущением своей полной правоты.
Она втыкала крохотные коготки в голую кожу на его загорелой груди, а он даже не морщился, только смеялся и позволял ей грызть его руку и пинать задними лапами, обнимая передними.
Было уже начало июля, выпускная страда заканчивалась, и напряженные морщины на его лбу разглаживались — я помогала им пальцами, а Илья жмурился, подавался к моей руке характерным, подсмотренным у Пискли движением и мурлыкал.
Кошка, посмотрев на это дело, тоже потерлась мордой о его руку — гладь!
И заурчала, пристроившись под широкой ладонью.
Момент был слишком прекрасен, его обязательно должно было что-нибудь испортить.
— Я тебя люблю… — сказал Илья, приоткрывая один глаз, чтобы посмотреть на мою реакцию.
Я замерла.
Осторожно убрала руку.
Открыла рот…
— Нет, не надо говорить «я тоже», — попросил он, кладя пальцы на мои губы. — Не хочу так.
Медленно выдохнула, поцеловала его пальцы и убрала их.
— Я тебя люблю, — сказала я. — Не «тоже». Просто люблю.
Это должен был быть момент самого безоблачного и светлого счастья, но…
Он не знал одной важной вещи обо мне.
Напряжение сгустилось, и даже кошка замерла, переводя взгляд с него на меня, словно чувствуя все невысказанное, что нарастало между нами.
Я набрала в грудь воздуха, но Соболев меня опередил:
— Раз так, я должен тебе кое-что рассказать.
**********
Я помотала головой:
— Нет.
— Но…
— Я первая…
Нервно закуталась в одеяло.
Страшно такое говорить.
— В общем… — я запустила пальцы в пушистое пузико Пискли, лениво развалившейся на груди у Соболева. Но когда он накрыл их своей рукой, отдернула. — Прости, наверное, надо было сразу, но…
Произнести это было как прыгнуть со скалы в ледяной водопад.
Это ведь важно. Для многих людей это важнее всего — дети.
Смысл жизни.
Я не успела это почувствовать, захотеть по-настоящему.
Сначала получилось само собой, а потом уже не было выбора.
Но когда любовь двоих переливается через край, что будет, если не найти сосуд для нее?
Не знаю.
— У меня никогда не будет детей.
Выдохнула. Сказала. Дальше легче.
— Ты говорила, — кивнул Илья. — Что не хочешь. И обсуждать тоже.
— Нет… — я сморщилась, стараясь не расплакаться. — Неважно, что хочу или нет. Не могу.
— Почему? — он придвинулся ко мне, но мне не хватало воздуха и одновременно было холодно.
Я отползла в угол кровати и подобрала под себя ноги. Попыталась закутаться в тонкое одеяло, но оно совсем не грело.
Он посмотрел на это, пересадил возмущенную Писклю в коробку и потянулся за пледом. Укрыл меня — но не помогло. Холодная дродь рождалась где-то внутри и разбегалась ледяными мурашками по всему телу.
— У меня… два раза не получилось.
— Что значит — не получилось? — нахмурился он. — Ты была беременна? Или не была? Делала ЭКО?
— Нет… — я зарылась лицом в одеяло, чтобы не встречаться с ним глазами. — Я не могу. Ты ведь мужчина. Мужчинам противно слушать все эти женские штуки.
Илья потер лоб, будто у него вдруг заболела голова. Резко провел рукой по лицу.
Посмотрел на меня.
— Рит. У меня к тебе большая просьба, — твердо, даже жестко сказал он. — Не надо меня равнять с другими, а?
— Я не хочу, чтобы тебе стало проти…
